Воспоминания

Как-то неожиданно она пригласила меня погостить в ее швейцарской галерее. Дело было зимой, предполагалось катание на горных лыжах, целебный воздух, пансион и прочие удовольствия. Поскольку речь шла о коротком сроке пребывания, я согласился, хотя чувствовал какой-то подвох. Так оно и оказалось. Предшествовал ему инцидент застолья после «Синего концерта» (или «Синего безмолвия») Ива Кляйна на экране, где почти час за фортепьяно сидел, не извлекая из него ни одного звука, пианист. Я неожиданно увидел представителей семейства Чудновских. Сам Абрам Филиппович, к тому времени умерший, был, как мне кажется, вторым в ранге собирателей русской живописи первой трети XX века после Георгия Дионисовича Костаки. Впрочем, об этом я написал в книге «Коллекционеры». Что выторговывала из этой коллекции Гмуржинская, мне неведомо.

На следующий день она показала мне пачку работ художника Андрея Шапошникова (не путать с Борисом Васильевичем). Зная, по-видимому, что я был с ним давно и долго знаком, Кристина попросила подписать эту кипу листов. К приписываемому автору они никакого отношения не имели – чистые фальшивые импровизации в духе конструктивизма. Между тем сам Андрей Александрович, выученик ВХУТЕМАСа, далее декоративного кубизма не продвинулся. Я, естественно, отказался удостоверить фальшивки. «Дружба» с Гмуржинской закончилась.

Не состоялась она и с Н. И. Харджиевым, крупнейшим знатоком русского авангарда, хотя я и был с ним знаком. Николай Иванович Харджиев, литературовед, историк искусства авангарда, был общепризнанным эрудитом в этой области. Он с юности сумел общаться с главными фигурами этого победоносного движения, быть их биографом, историографом, заниматься хроникой их жизни. Он систематизировал материалы по русскому авангарду, расставил верные акценты в вехах его развития, правдами и неправдами собрал значительную и очень ценную коллекцию этих произведений. В шестидесятые годы в Гендриковом переулке, месте «жития» семейства Бриков и Маяковского, в тогда скромном мемориале Харджиев организовывал выставки с участием работ не только Татлина, Кандинского, Малевича, Матюшина, Шагала, но и забытых к тому времени мастеров: Бромирского, Чекрыгина, Поповой, Жегина, Пестель и др. На некоторых из них я бывал и даже осмеливался спорить с Николаем Ивановичем. Впрочем, как и он, я не преклонялся перед Родченко и Степановой, не считал Кандинского русским художником и не переоценивал второстепенных мастеров – последователей супрематизма, конструктивизма, аналитического искусства, группы «Зорвед».

Встречаясь с Харджиевым на выставках, крайне редко у Якова Евсеевича Рубинштейна, я и не мог предположить бесславный и трагический конец, подстерегший старость Николая Ивановича и его жены Чаги. Впрочем, это подробно и неоднократно описано и без меня. В доме его я не был, и каждый раз, перенося встречу, Харджиев ссылался на плохое самочувствие. Скорее всего, он настороженно относился к людям, прятался от них, особенно от новых коллекционеров.

Потеряв возможность создать Музей современного искусства в Москве – а это могло быть вполне воплотимо, мгновенно распознав все жульнические ухищрения «Менатепа», «Инкомбанка», «Дягилев-центра» и иже с ними, я постепенно разочаровывался и в «Новом Эрмитаже». Стрессы снимались традиционным для русского человека способом, и только позднее я понял, в какое отчаянное положение себя загонял.

Вообще, пускаться в воспоминания – дело рискованное, для меня опасное, но буду правдив. Все эти годы жизнь состояла как бы из двух слагаемых. Отброшу существенное, но не главное. Выставки, авторитет среди коллекционеров, искусствоведов, дружба с художниками, статьи об искусстве – и «новом», и «старом – в периодике, все более нараставшее число книг со стихами (теперь они подходили к тридцати, включая четырехтомник «Избранного»). К этому можно добавить счастливые дни и месяцы поездок с семьей, с Мариной за рубеж – от Скандинавии до мыса Горн, от Нью-Йорка до Токио. Все это одна сторона жизни. Другая – «темна вода в озерцах». Эта раздвоенность, «биполярность», как диагностировала вместе с врачами-невропатологами Марина, разрывала меня. Депрессия за депрессией, каждые полтора года, все тяжелее и непереносимее, со все более безобразными проявлениями, по поводу и без.