Воспоминания

В начале 2003 года случилась неожиданная, но закономерная катастрофа в моих делах по своей вине. Следствием стала одна из самых жестоких депрессий, почти полугодовая, до середины июня, безнадежное отчаяние, четыре больницы одна за другой. И опять помощь Марины вытянула меня из небытия. В середине сентября она увезла меня в Испанию в наше «прибежище», а в декабре мы грелись в Таиланде, как и на следующий год. Этого «запаса» хватило на два года. Мне уже было неинтересно в «Новом Эрмитаже», и с целью как-то выбраться из этой среды я, не бросая в нем работу, открыл вместе с Ларисой Вадько, женой Хайнца, моего друга, новую галерею на Староконюшенном.

За полтора года существования она кроме огорчений ничего нам не принесла – торговля не оказалась нашим предназначением. Подспудно в годы, когда я как бы «набирал вес», занимаясь и творческой работой, и зарабатыванием по тем временам немалых денег, занятие торговлей считалось делом низменным. «Торгаш» было обидным прозвищем, чем-то унизительным. С девяностых годов все переменилось, общество потребления основывалось на торговле, прибыли за чужой счет, любой ценой. Но это тяготило меня и в «Новом Эрмитаже», где, не скрою, нечастые случайные «гешефты» были фантастические – деньги в те годы толстосумы отсчитывали не десятками, а сотнями тысяч долларов, сорили ими и по делу, и по тщеславию. Сколько взросло на этих деньгах «антикваров», не сосчитать, галереи и магазинчики росли как опята. Немалые доходы приносила и полулегальная «добыча» на зарубежных аукционах. По заявкам мелких и крупных «олигархов» дилеры покупали там антиквариат, получая 3–7% от стоимости «товара», или ввозили для себя якобы для атрибуции или на реставрацию, а фактически для «загона». Никто, по сути, это не контролировал.

Курьезный случай приведу и свой. Чтобы получить налоговый возврат, надо было ввезти «товар» в Россию, отметив на двух таможнях – зарубежной (что главное) и отечественной. Потом бы мог его снова вывезти, «обогащенный» частью УЛТа. И вот по документам, оформленным на работу Дж. Беллини «Богоматерь с младенцем» – художника венецианского возрождения, я ввозил портрет молодой женщины работы русского экспрессиониста XX века Бориса Григорьева – так вышло из-за путаницы в бумагах. Английский таможенник недоверчиво косился на женский портрет – где же Богоматерь, но главное, где младенец – не было, хоть ты разорвись. Об этом он, собственно, настойчиво меня допытывал. Ничтоже сумняшеся, я объяснил, что он в животе девы и только и ждет своего появления. Услышав это странное объяснение и не совсем ему поверив, таможенник спросил, а что это за такой прием, на что услышал – это футуризм, футуристы, тут я разразился целой речью с примерами, и не такое придумывали. Ошеломленный таможенник пропустил работу Беллини-футуриста, утвердив ее вывоз. Бывали и другие фокусы других дилеров, всех и не перечислить. И это проделывалось ежемесячно, из разных концов света натаскивая в Россию и стоящее, и хлам.

Бесследно и эта нервотрепка, и иные озабоченности не проходили. Тяжелая депрессия схватила меня в 20062007 годах. Тогда готовилась выставка нашего собрания в Музее личных коллекций ГМИИ им. А. С. Пушкина. 119 работ – живопись, графика, скульптура, декоративноприкладное искусство, лучшая «треть» нашего собрания за более чем тридцатилетний срок собирательства. Готовили мы ее вместе с Н. Б. Автономовой и А. Г. Лукановой. Я уже заболевал, сумел составить только каталожную часть; каталог печатали за наш счет, все остальное выпало на Марину, в том числе и частично продажа фарфора для оплаты издания каталога. Я лежал в больницах, потом долечивался дома. Каталог вышел с многочисленными ошибками по вине издателя, но яркий, красочный и давно стал библиографической редкостью. В самые последние дни работы выставки, сумев слетать в Лондон, я «пришел в норму», прочитал лекции в музее, а затем состоялась телепередача о нашей выставке с И. А. Антоновой на сорок пять минут, с разговором об истории коллекционирования в России, СССР и о послевоенном собирательстве. В результате проведения выставки в течение трех с половиной месяцев, нашего дара музею работы Каррьер-Беллеза (крупной пастели на ткани, стилистически близкой к Дега) наши имена оказались на мраморной доске дарителей в ГМИИ.

Перестав после этих событий непосредственно обеспечивать своего «шефа» шедеврами – да ему это уже было и не нужно, коллекция переросла все мыслимые пределы, – я по инерции еще работал в «Новом Эрмитаже», сделал ряд выставок в серии «Премьера коллекций», ездил с выставками Минкульта по странам мира, иногда предоставляя это право домочадцам, постоянно навещал Лондон. Там я отдыхал душой, там были любимые картины Ван Эйков, Рогира ван дер Вейдена, Мемлинга, Беллини, Э. Мане, Сезанна, Сера. Там писалось много стихов о «Киото Гардене», японском садике в Холланд-парке.