Воспоминания

В периоды кризисов я старался разобраться в себе, наследии предков, пытаясь, может, в этом найти разгадку своим необузданным, абсурдным подчас действиям, которые и сам не мог контролировать. Такое было не раз. Марина и врачи, которым я не очень доверял – сколько раз я обводил их вокруг пальца – все объясняли «биполярностью», то есть резкими переходами – изменениями психического состояния. Связано это было с недостаточностью серотонина. Физиология объясняла психическое состояние увеличением в организме кортизола, катализатора стресса, что вело к усилению депрессии – подавленному состоянию, уходу в себя, неспособностью заниматься любимым делом. Возможно.

Мои прадеды были из мастеровой среды со стороны матери: сапожники, ямщики, дед – переплетчик. Баба Люба, мать моей матери, неуловимо несла на своей внешности цыганский оттенок. Может, это было поверхностное сходство, но лечила она своих близких, в том числе и меня, ворожбой и заговорами, правда, в критических случаях, коих в моем «полудохлом» детстве было предостаточно.

Предки по отцу были казаки. Дед мой был вынужден стать шахтером, потом кузнецом, чтобы не обвинили во вредительстве. Когда семья деда, умершего в пятидесятые годы в поселке «Красный луч», садилась «вечерять», то после небольших возлияний рекой лились казачьи песни, многоголосие с «гиками» и присвистом. Никаких типа «там на шахте угольной…».

Попадая в рискованные положения, очень опасные, я как бы сам нередко расставлял «мины», в суете забывая их местонахождение и надеясь на удачу их обойти. Действительно везло, часто на зависть многим и к удивлению близких. К концу семидесятых благодаря трудолюбию, приобретенному опыту, дарованиям и оборотистости я добился полной материальной независимости. Семья не испытывала ограничений, дети обеспечены на будущее, работа радовала, люди вокруг были интересные, незаурядные, часто крайне талантливые, немногочисленные, друзья казались одаренными и доброжелательными.

Были периоды, скажем, обучение в техникуме, начало работы в издательствах, взлет в «Мелодии», первые годы работы в Фонде культуры, затем в «Новом Эрмитаже», когда я не подвергал сомнению правильность выбранного пути. Но были и периоды тяжелого отчаяния, сознание недостойного, а порой и подлого по отношению к близким, к Марине поведения, пренебрежения интересами семьи, запоздалого покаяния и депрессий. Я клял себя за содеянное – и снова наступал на те же грабли. Начавшееся с конца 2010 года резкое расхождение с Мариной (а было и ранее, эпизодически) к весне 2011 года переросло в открытый конфликт. Полгода умопомрачения, попытки сближений – и «Божья кара»: выходя из машины, я разбился на льду, повредив спину. И опять Марина, понимая неизбежность следующей депрессии, решилась на далекое морское путешествие.

Океанское судно «Принцесс» выходило из Чили, из Сантьяго. Летели сначала до Мадрида, не помню, как пять часов терпел боли в спине. Далее двенадцать часов лету до столицы Чили через Атлантику, и вдруг боль постепенно стала отступать, можно было подышать. После всего пережитого поездка показалась незаслуженной наградой. Чили, Аргентина, разноцветные многометровые ледники, предчувствие мыса Горн, последний город земли на юге Ушуая, альбатрос в его музее с размахом крыльев 4,5 метра, крест на мысу – вечность Космоса, обреченность земли, Монтевидео Уругвая и Рио-де-Жанейро Бразилии с водруженным монументом Христа – ну что там «мелочи» грязного пляжа Копакабаны, воришки, сорвавшие с меня крест и золотую цепочку, плохие прибрежные кафе и джазы, пятнадцатипудовые сальные негритянки на песке и холоднющая, остужающая их амебные прелести вода океана. Пустяки. Стихов я написал за эту поездку немерено, и все какие-то веселые, даже о кладбищах (а это целые города в Аргентине) и дешевых прибрежных кабаках – скорее театрализованных «потемкинских».

По приезде, в своей галерее «ДВА», я до мая 2013 года провел десять благотворительных выставок современных, не очень известных художников, включив и работы рано умершего приятеля Саши Степанова, товарища юности, в мастерской которого я познакомился с Анатолием Зверевым. Там Толичка тоже написал мой акварельный портрет. Непохожий и теперь. Новое поколение художников полюбило мою галерею, вернисажи (а их было всего четырнадцать), застолья – не буйные беседы, словом, то общение, которого всегда не хватает «одиночкам». Что-то с выставок им иногда удавалось и продать, хотя времена начинались не лучшие, рынок и антиквариата, и современного искусства «сдувался», многочисленные перекупщики разбегались. В это время я начал серию публикаций в журналах о своих сотоварищах-коллекционерах «старой формации», систематически в журнале «Антиквариат и предметы искусства» (давно не существует). Выступал и по радио, редко на телевидении – интерес к частным коллекциям иссякал.