Воспоминания

Что до Америки, то первый раз я был там в 1992 году, делая выставку на Лонг-Айленде «старого» и «нового» авангарда – последнего, впрочем, и не было, тупая выдумка Гробмана, поддержанная малограмотными «собирателями». Те, кто родился в войну или непосредственно после, не поддавались обаянию «штатников». Это были враги, шмотки их были интересны более старшим нашим соплеменникам, и только джаз привлекал нас, молодых, да и то до поры, пока не появились английские суперансамбли «рока». Америка для меня была сборищем сброда без национальности, которая из огрызков и объедков европейской цивилизации генно-модифицированным способом создала немыслимое изобилие путем отъема и эксплуатации, но так и осталась ярко-привлекательной «зеленой» помойкой.

Те, с кем я сталкивался по профессии, специализации, были удивительно «дремучи» в вопросах не только российской, европейской, но и отечественной американской культуры. В нью-йоркской библиотеке, где мы были в первый визит от Фонда культуры, главного специалиста по Серебряному веку в России я попросил показать известную мне, но не изданную тогда в СССР книгу князя Щербатова «Художники ушедшей России». Но тот ничего не знал ни об этой книге, ни о предприятии князя – «Салоне современного искусства».

Второй раз в США я был на выставке Шагала. Жара была немыслимая, влажно и очень тревожно. Это был 2001 год. Ночью мне в гостиницу дозвонилась Марина и сказала, что умерла мама. За год до этого трагически погиб брат. На похороны я успел.

В нелегкое это время Немухин оставался близким и внимательным другом. Встречались мы и с Эдиком Штейнбергом, Димой Плавинским. Ближе сошлись с Женей Бачуриным и Толей Брусиловским. Тонкий лирик, Женя был насторожен и недоверчив к людям, но, поверив в их добрые намерения, оставался хорошим товарищем. Мне нравились его стихи, на мои не похожие, некрикливые, задушевные и по-хорошему гражданственные одновременно. Брусиловский неистощим был на выдумку. Человек светский, он был знаком с теми, о ком можно читать в гламурных журналах, но никогда их не переоценивал, был абсолютно независим в суждениях, ни перед кем не пасовал. Наезжая в Москву из Германии, он привозил всегда кучу новостей и так остро их комментировал, что было не всегда ясно, зачем он уехал. Его «боди-арт» в России и ювелирная «порнушка» были ироничны и изысканны. В «Новом Эрмитаже» мы с ним провели выставку «Пантеон андеграунда». Его проникновенные и мастерски крупные – в плакат размером – фотографии «шестидесятников» сопровождали их работы преимущественно из нашей коллекции. Увы, из тридцати участников ровно половины уже в этом мире не было.

Не стало Бориса Свешникова, у которого мы неоднократно собирались на Пасху и другие праздники, Дмитрия Краснопевцева, алхимика древностей, интеллектуала, книгочея. Не было Николая Вечтомова с его привязанностью к Куинджи и тягой к другим мирам. Вскоре не будет заядлого рыболова и эпистолярного партнера Малевича Эдика Штейнберга – я говорю только о тех, с кем был в дружеских отношениях.

О Свешникове я издал свою монографию, Немухину, Вейсбергу, Шварцману, Калинину, Плавинскому, Рабину, Штейнбергу, Яковлеву и многим другим посвятил стихи. Написал статьи о творчестве Зверева и Яковлева, но не смог, сколь меня ни просили, написать что-то «серьезное» о самом близком друге Володе Немухине, боясь неточностей в «сокровенном», хотя и до сих пор мысленно с ним беседую, читаю давние записи разговоров, отмечаю годовщины рождений и «ухода».

В «Новом Эрмитаже» по делу и без бывали и новые «властители дум». Наиболее знающий из них не только свое финансово-административное дело, но и истовый коллекционер Петр Авен. К Федотову заглядывал и Собянин, члены Думы, городские власти, «олигархи» образованные и не очень, велеречивые и косноязычные, общительные и заносчивые. Общего языка с большинством из них я не находил, откровенно тяготился их визитами. Незаурядные психологи, они это чувствовали и быстро отставали.

Довелось мне повторно встретиться с Андреем Вознесенским. Первое знакомство состоялось еще в «Мелодии», когда я готовил оформление пластинки «Оратория» на стихи Вознесенского, музыка Щедрина. Вознесенский предлагал сделать выставку поэтически-графических коллекций. Как-то трубочкой вытягивая полные губы, он «трубчато» произносил отдельные слова, приглядываясь к впечатлению на них собеседника. Я бывал и на даче, где он показывал кое-что из личной коллекции подаренных работ. Я не мог гарантировать автору коллажей коммерческий успех. С тем и расстались.