Воспоминания

В то же время у меня взамен «старых» появились два новых товарища – Александр Кацалап и Александр Матвеев. Один художник, другой помогал увековечению памяти Малевича в Немчиновке. Первому я помогал советами и позднее выставлял его работы, второму – делом и словом. Все эти годы мы встречаемся, ходим на выставки, обсуждаем проблемы, связанные с Малевичем и его ролью в искусстве XX века. К сожалению, дело с мемориальным комплексом в Немчиновке затормаживается. Писать готовы многие, помочь некому.

Марина, все более отстраняясь, стала заниматься восстановлением памяти расстрелянного деда-священника, выходила на демонстрацию «Бессмертный полк». Я же все более чувствовал одиночество, часто запирался в галерее, не без спиртного, потом отлеживался. Катя с семьей уже с мая 2015 года жили в США, и хотя я нечасто ранее навещал их в Королеве, где они жили поблизости от нашей дачи, и эта ниточка оборвалась. Впадая в уныние, я еще старался хорохориться, но, как правило, без толку. Выходило совсем погано. Вспоминаю кризисы 1988 года – катастрофа с финнами, 1993-го – уход из Фонда, 1995-го – отказ Марины жить на Ермолова («Победа»), конец работы у Ходорковского, далее каждые полтора-два года депрессии, особенно 1992, 2002, 2006, 2015 – все похожи, все разнятся, все мучительные.

В горячечном состоянии отчаяния, когда жизнь на волоске, испытываешь будто чувство мести – к ближним, не оценившим твои благодеяния, к друзьям, неоднократно предававшим своим равнодушием, к миру, враждебному тебе, к Богу, сделавшему его несовершенным, с короткой жизнью и неизбежной смертью. Далеко от христианства это. Стихи не спасали. Иногда становилось ненадолго легче. Помню майский вечер Володи Немухина в связи с наконец вышедшей его книгой, почти каталогом-резоне. Он с ней отчаянно намучился, ну «не шла» у издателей работа, подводили, кучу денег на нее истратил. К этому вечеру я написал стих о Вейсберге, но посвятил Немухину – он плохо себя уже чувствовал, болезнь давала себя знать, да и возраст. Но было единодушное одобрение моего стиха, даже у недоброжелателей моих – давно такого не помню, чтобы многие стремились поздравить, пожать руку.

Примерно в это время приезжала двоюродная сестра Таня, Марина поселила ее на даче, там ей было свободнее. Встретили радушно. Она привезла мне как старшему теперь «из младших» фото из семейного архива донбасских бабушки Оли и деда Пантелея. Бабушка и ее брат совсем юные в казачьих нарядах. Почему? Оказывается, один я не знал об их происхождении из казаков. Отец не рассказывал. Дед, оказывается, был раскулачен, бежал, устроился на шахту, снова бежал по предупреждению доброхотов, от греха подальше стал кузнецом в поселке Красный Луч. Отец и не упоминал обо всех перипетиях в анкетах, не сказал и мне.

На следующий день после вечера Немухина открылся Музей Анатолия Зверева – современная архитектура интерьера в реконструированном четырехэтажном здании рядом с метро «Маяковская». Народу было не много, спиртного – хоть залейся, «Зверь» был бы рад, впрочем, более звался он «Тимофеевичем». У меня двойственное отношение и к музею, и его герою. Музей Зверева, центр Зверева, галерея Зверева. Чтобы понять, какое место его наследие занимает в отечественном искусстве, надо сравнить его акварели с работами в этой технике Фонвизина, Тырсы, Бруни. Рисунки – с рисунками Львова, Митурича, Татлина. Тогда все станет ясно и «безглазым». Величайшее мастерство одних – и ловкость другого, одного из одаренных рисовальщиков поколения, где многие не умели рисовать. Имя Зверева обросло легендами, а наследие – «прилипалами» всех мастей. Толя бы со мной согласился. Он и при жизни говорил: «Я был художником до 1962 года». Кликуши раздувают его славу с выгодой для себя, Полины «в малине» принижают его талант делячеством.

Среди суеты ненужных встреч, бессмысленных разговоров, бесполезных знакомств, которыми я тяготился, добрые и хорошие отношения установились у меня с Петром Пушкаревым и его женой Ларисой. Оба художники, они последние годы занимались реставрацией – как икон, так и живописи и графики. Сделанная ими копия «Троицы» Рублева не только художественна, но и аутентична оригиналу со всеми подробностями изъянов, повреждениями, сколами. Те работы, которые я отдавал им на реставрацию, выходили обновленными, но так бережно и тонко, будто были их собственными. Я стал наезжать и к ним на дачу в Барыбино, где за дружескими застольями, прогулками по лесу говорили об искусстве, выставках, живописи, находя многие точки соприкосновения во взглядах.

Встречался я и с художником Володей Петровым и его женой Валей у них на квартире, где Володя показывал свои работы в сопровождении джазовой музыки. Более его работ меня интересовали беседы. Он был учеником Василия Ситникова, как и его прежняя жена Глытнева, – видимо, были близки к нему. К сожалению, знакомство было недолгим, умер Володя от сердечного приступа.