Воспоминания Горация

И, произнося очередное имя, он потрясал над толпой этой изодранной тогой.

Казалось, что из складок этой тоги, словно из рубища Войны, вырывались все жуткие страсти, алчущие крови; гнев, ненависть, жажда мщения потоком хлестали оттуда, словно сноп молний, ослепляя толпу и через глаза людей проникая в их сердца.

В ту минуту, когда возбуждение толпы дошло до крайности, появились два человека, каждый из которых держал в левой руке два копья, а в правой — пылающий факел; они приблизились к помосту, на котором было выставлено тело Цезаря, и подожгли его.

Горючие материалы были приготовлены заранее, так что пламя мгновенно взметнулось вверх.

И разгоралось оно тем быстрее, что каждый норовил подбросить в огонь сухого хвороста. То, что в подобных обстоятельствах каждый человек вносит свою дань в разжигание пламени, со стороны народа служит проявлением благочестия.

Однако на сей раз это было уже не проявление благочестия, а безумие; народ хватал, вырывал, ломал все, что попадалось ему под руку: двери, ставни, столы, скамейки и заборы.

Все это бросали в огонь, который был уже не просто гигантским костром, а пылающим вулканом.

Наконец, настал тот момент общего возбуждения, когда все ощущают, что малейшее происшествие способно вызвать величайшие беды. Актеры и флейтисты швыряли в пламя свои шитые золотом одежды; ветераны и легионеры — свои латы, женщины — свои украшения, а дети — свои золотые амулеты, как вдруг раздался крик «Цинна! Цинна!» и все увидели бледного, испуганного человека в растерзанной одежде, который отбивался от наседавшей на него толпы.

Затем послышались яростные вопли и из середины этой свалки поднялись окровавленные клочья плоти, воздетые на палках, а над ними показалась насаженная на пику голова.

В этот момент кто-то крикнул: «Смерть убийцам!» Тысячи голосов откликнулись на этот крик, вопя ту же угрозу, после чего, словно бурная река, толпа разделилась на два потока и хлынула к домам Брута и Кассия.

С ними было бы покончено, если бы, вовремя предупрежденные, они не бежали из города и не укрылись в Анции.

Несчастный, разорванный на клочки, стал жертвой недоразумения.

Это был поэт Гельвий Цинна, друг Цезаря, по ошибке принятый за сенатора Корнелия Цинну, одного из убийц Цезаря.

В Риме начиная с этого момента дело Кассия и Брута было проигранным. Брут и Кассий, полагавшие, что они покинут Рим лишь на короткое время, покинули его навсегда.

И вот в то самое время, когда Афины печалились о неблагодарности Рима по отношению к своим освободителям, было объявлено о приезде Брута в Афины.

XXV

Восторг, с каким встречают Брута по его приезде в Афины. — Что представлял собой Брут. — Сын Цицерона представляет меня Бруту. — Я сопровождаю Брута в Карист. — Я покидаю Афины и следую за ним в Македонию. — Он назначает меня военным трибуном. — Брутом овладевает волчий голод. — Он спасает жизнь Гаю Антонию.

Понятно, какой восторг вызвала у нашей помпеянской молодежи новость о приезде Брута в Афины, предваренная замечательной книгой Цицерона «Об обязанностях» и его письмом, которым он извещал сына, что и сам уже был бы в Афинах, если бы не полагал, что его присутствие в Риме необходимо для блага отечества.

Как известно, в глазах современников личная жизнь Брута как нельзя более возвеличивала его как политического деятеля.

Невозможно было быть — в полном смысле этого старомодного слова — человеком более благородным, чем Брут.

Он искренне преклонялся перед своей женой Порцией. Все знают, как, желая проникнуть в тайну заговора против Цезаря, Порция вонзила себе в бедро нож, чтобы испытать, достойна ли она быть дочерью Катона и женой Брута.

Тем не менее в день убийства, пребывая в ожидании этого убийства, она едва не умерла.

Одной из самых больших печалей, которые испытывал Брут, покидая Италию, была предстоящая разлука с женой.

Но он не мог взять ее с собой, заставив тем самым разделить с ним жизнь изгнанника и сопутствующие ей опасности.

Они договорились о встрече в Элее, небольшом портовом городе в Лукании, находящемся вблизи мыса Палинур. Там супругам предстояло разлучиться, и увидеться вновь им было не суждено.

Там они силились скрыть друг от друга снедавшую их печаль, как вдруг случайно оказались подле картины, сюжет которой не позволил им притворяться и дальше.

Картина изображала прощание Андромахи и Гектора.

Она так жестоко напоминала Порции о ее собственном положении, что бедная женщина не смогла сдержать слез и разрыдалась.

Рядом с Брутом находился в этот момент один из его друзей, Ацилий, который принялся декламировать прекрасные стихи из «Илиады»: