Воспоминания Горация

— Это было бы бесполезное убийство, — ответил мне Брут. — А вот Цицерону лучше было бы не доверять своему другу Октавиану.

Брут сделал ударение на словах «своему другу».

Затем, протягивая мне только что написанное им письмо, он спросил:

— Впрочем, хочешь прочесть ответ, который я ему дал?

И он передал мне свое письмо.

На мой взгляд, это письмо Брута было настолько превосходным, что, рассматривая его не как политический документ, а как образец красноречия, я попросил разрешения снять с него копию.

Брут дал на это разрешение.

Я привожу здесь выдержку из этого письма, относящуюся к Гаю Антонию и Октавиану:

«Что же касается упрека, который ты мне делаешь по поводу того, что я не предал смерти Гая Антония, то вот мое мнение: дело сената или римского народа судить о тех гражданах, которые не погибли сражаясь. "Но именно в этом, — скажешь ты, — ты и поступаешь несправедливо, называя враждебных государству людей гражданами". Наоборот — вполне законно: ведь того, что сенат еще не постановил и римский народ не повелел, я не предрешаю дерзко и не отношу к области моего ведения…»[82]

XXVI

Октавиан и Август. — Если по отношению к Августу я обязан быть признательным, то по отношению к Октавиану я обязан быть лишь правдивым. — Царством Александра Великого управляет мельник. — Предки Октавия по материнской линии. — Рождение Октавия. — Знамения, которые сопровождали его рождение и воспоследовали за ним. — Его учебные занятия в Аполлонии. — Предсказание, сделанное ему Феогеном. — Положение в Риме после смерти Цезаря. — Опасность, которой подвергался Октавий, принимая наследство Цезаря. — Октавий отправляется в Рим вместе с Агриппой, своим другом, и Аполлодором Пергамским, своим учителем. — Знамения, ободряющие его при вступлении в город. — Портрет Октавия. — Антоний. — Филиппики. — Октавиан выбирает между Антонием и Цицероном. — «Ornandum puerum tollendum». — Триумвират. — Проскрипции.

Я предоставил императору Августу достаточно доказательств моего высочайшего восхищения и моей вечной признательности, чтобы он позволил мне сказать правду о Цезаре Октавиане, с которым у него теперь нет больше ничего общего.

К тому же, если мои похвалы могут иметь какую-нибудь цену, эту цену им придаст прежде всего беспристрастность, с какой я буду судить о двух ликах этого Януса, затворившего храм войны.

В отношении подобного человека, под властью которого люди теперь спокойно живут и дышат, каждая подробность имеет значение и должна вызывать любопытство.

Если я воевал против Октавиана, то делал это потому, что, на мой взгляд, Октавиана следовало разгромить; если я хвалил Августа, то делал это потому, что, на мой взгляд, Августа следовало осыпать похвалами.

Впрочем, все, что я пишу сейчас, станет известно, по всей вероятности, лишь спустя долгое время после того, как все те, о ком идет речь в этих воспоминаниях, уже обратятся в прах. Зачем же тогда мне стесняться говорить правду как в отношении сотворенного ими добра, так и в отношении сотворенного ими зла?

Как уже было сказано в связи с завещанием Цезаря, он назначил своими наследниками трех своих внучатых племянников.

Октавий стоял во главе списка: он был самым любимым из них, и по этой причине ему досталось три четверти наследства.

Октавий сопровождал Цезаря во время его похода в Испанию, предпринятого против сыновей Помпея, и возвращался оттуда в той же колеснице, что и он.

Но когда Антоний, управлявший Римом в отсутствие Цезаря, выехал навстречу победителю, Октавий уступил ему и Цезарю два передних места в колеснице, а сам вместе с Брутом Альбином устроился на задней скамье.