Воспоминания, записанные Оскаром фон Риземаном

Хотя в музыкальных кругах Рахманинов уже имел великолепную репутацию и был достаточно известен, жизнь молодого композитора складывалась вовсе не так легко, как могло показаться. Щедрость Гутхейля продолжалась недолго, королевские гонорары не были в заводе у русских издателей. Поток творческого вдохновения композитора не иссякал, Рахманинов писал быстро и легко, и новые сочинения всегда могли бы служить для него неиссякаемым источником доходов, но сама мысль о том, чтобы писать для денег, приводила Рахманинова в ужас – он предпочел бы голодать. К счастью, до этого не дошло. Приходилось, однако, изыскивать иные способы добывания денег. Одним из них стали уроки по фортепиано, тем более что от просьб у Рахманинова не было отбоя. Скрепя сердце Рахманинов согласился на этот вид заработка, но трудно представить себе, какие мучения доставляла ему педагогическая деятельность. Люди, которым величайшие достижения кажутся простыми и естественными, никогда не становились хорошими педагогами. Они не могут понять, почему изящное упражнение или интеллектуальный замысел, ясные для них как день, могут стать источником невероятных трудностей для других. Одно только лицо Рахманинова, каменное, с напряженно поднятыми бровями, оказывало парализующее действие на мальчиков и девочек, которых, кстати, было больше, чем взрослых. Во время уроков Рахманинов не показывал ни одной ноты, он лишь поправлял. Внезапные изменения темпа, частые сильные rubato казались ученикам, пытающимся воспроизвести его указания, непонятными, неуместными – они совершенно терялись. Лишнее доказательство того, как определенная музыкальная концепция не может быть отделена от сильной индивидуальности, своего первоисточника, и, оторванная от него, становится сама по себе бессмысленной или по меньшей мере неубедительной. Как бы то ни было, ни сам Рахманинов, ни его ученики, ни их родители не получали от его уроков никакого удовлетворения. Тем не менее они продолжались.

Кажется невероятным, что ни Рахманинов, ни его близкие ни разу не подумали о том, что он мог бы выступать как пианист и зарабатывать деньги концертами с разнообразными программами. Макиавеллиевское замечание Сафонова «Я знаю, что ваши интересы лежат в другом» еще долго делало свое черное дело. Рахманинов ощущал себя исключительно композитором, и такого же мнения придерживался круг его почитателей. Если он выступал как пианист, то в основном представляя публике свои произведения, хотя стоит отметить, что ни одно из его выступлений подобного рода не проходило без того, чтобы критики и слушатели единодушно не восклицали: удивительно, как великолепно композитор владеет инструментом. Подобное отношение к Рахманинову продолжалось до Первой мировой войны, то есть почти до сорокалетнего возраста композитора. Впрочем, бывали случаи, когда Рахманинов пытался заработать игрой на фортепиано. Эти попытки, однако, кончались неожиданно и неудачно. Известный импресарио Лангевиц на хороших условиях предложил Рахманинову турне с итальянской скрипачкой Те-резиной Туа[56]. Во время поездки они должны были посетить несколько русских городов. Гастроли, начавшиеся осенью 1895 года, были рассчитаны на два месяца. Но, к всеобщему удивлению, Рахманинов задолго до окончания турне неожиданно прервал его. Игра в провинциальных городках, неудобства и дискомфорт путешествия, а более всего необходимость изо дня в день аккомпанировать мадемуазель Туа банальный скрипичный репертуар угнетали Рахманинова невероятно. Выбрав благовидный предлог: импресарио не заплатил гонорар вовремя (что было сущей правдой), – Рахманинов упаковал свои вещи и вернулся в Москву, не сказав ни слова ни Лангевицу, ни мадемуазель Туа. Он вернулся несколько растерянный и смущенный, но безумно счастливый оттого, что разделался со своими утомительными обязательствами. Так закончилось первое и на много последующих лет последнее турне артиста.

Как ни понятен и с артистической, и с человеческой точки зрения нам этот поступок, он все же безусловно свидетельствовал об отсутствии внутреннего равновесия и повышенной раздражительности композитора; неустойчивое состояние его нервной системы вскоре усугубилось самым угрожающим образом. Прямой причиной тому послужило исполнение и Санкт-Петербурге Первой симфонии Рахманинова осенью 1897 года[57].