Воспоминания, записанные Оскаром фон Риземаном

Душевное потрясение после провала Первой симфонии. – Дирижер частной Мамонтовской оперы в Москве. – Неприятный опыт начинающего оперного дирижера. – Недоброжелательность Эспозито. – Федор Шаляпин. – В Лондонском филармоническом обществе. – Снова апатия. – Княжна Ливен и Лев Толстой. – Доктор Даль, гипнотизер. – Второй концерт для фортепиано с оркестром. – Женитьба Рахманинова на Наталии Сатиной. – Медовый месяц и возвращение в Москву.

Рахманинов рассказывает:

«Я вернулся в Москву другим человеком. Моя вера в себя неожиданно рухнула. Мучительные часы сомнений и тяжелых раздумий привели меня к заключению, что я должен бросить сочинение. Видимо, я неспособен к этой деятельности, и, следовательно, лучше покончить с этим раз и навсегда.

Я отказался от своей комнаты в «Америке» и вернулся к Сатиным. Меня парализовала апатия. Я ничего не делал и не находил ни в чем удовольствия. День за днем валялся на кровати и вздыхал по конченой жизни. Единственное занятие состояло в нескольких уроках по фортепиано, которые я вынужден был давать, чтобы как-то просуществовать. Такое прозябание, столь же утомительное для меня, как и для окружающих, длилось больше года. Я не жил – я вел растительный образ жизни, лодырничал и ни на что не надеялся. От мысли о том, что мне суждено остаться учителем по фортепиано, я покрывался холодным потом. Но что мне оставалось другого? Дважды или трижды меня приглашали играть в концертах. Я соглашался и имел некоторый успех. Но что толку? Возможность появиться на концертной эстраде предоставлялась мне настолько редко, что я не мог рассматривать это как материальную основу для жизни. Не приходилось рассчитывать и на то, что консерватория предложит мне место преподавателя фортепиано, так как неприязнь Сафонова к Зилоти распространялась теперь и на меня, да и вообще он не считал или не хотел считать меня пианистом. В равной степени он не мог пригласить меня солистом на симфонические концерты, даваемые Императорским музыкальным обществом.

Маленький анекдот, который я сейчас расскажу, прекрасно показывает отношение ко мне, которое доминировало среди профессоров Московской консерватории.

Одним из профессоров по фортепиано в консерватории был Павел Шлёцер, весьма церемонный поляк. Во время одной из изысканных трапез у Зверева, на которой присутствовали многие из московских музыкальных знаменитостей, я сидел напротив Шлёцера. Разговор зашел о моем Первом концерте для фортепиано, который только что вышел из печати. Кто-то спросил Шлёцера: «Вы знаете рахманиновский Концерт?»

Шлёцер: «Нет, я его еще не видел». Потом, покручивая свои маленькие рыжеватые усики, он оборотился ко мне и спросил сухим, неприязненным тоном: «А сколько стоит ваш Концерт?»

Я (в высшей степени смущенный): «Честно говоря, не знаю. Что-нибудь около трех рублей».

Шлёцер: «Гмм, это очень странно: Концерт Рахманинова стоит три рубля, тогда как Концерт Шопена можно купить за рубль с полтиной».

Прошло несколько секунд, пока я вспомнил, что Шлёцер сочинил два этюда для фортепиано – как-никак его собственный вклад в музыкальную сокровищницу, – и тогда в свою очередь спросил его:

– А вы не находите странным, господин Шлёцер, что за два этюда Шлёцера приходится платить три рубля, в то время как двадцать четыре этюда Шопена стоят всего-навсего рубль?

Молчание!

В те дни мне на помощь пришел человек, от которого я меньше всего мог этого ожидать. Это был хорошо известный московский железнодорожный магнат и меценат в области искусства С.И. Мамонтов, который предложил мне вступить в качестве второго дирижера в его ассоциацию нового Оперного общества в театре Солодникова в Москве.