Воспоминания, записанные Оскаром фон Риземаном

Но Мамонтов больше верил в мой талант, чем я. Правда, от «Жизни за царя» пришлось отказаться. Оперу отдали Эспозито, который и в самом деле гладко продирижировал ею, демонстративно отказавшись от репетиций. Однако Мамонтов решил предоставить мне вторую попытку, на этот раз с оперой, которая содержала меньшее количество камней преткновения в виде сложных вокальных пассажей, речитативов и тому подобных трудностей. Естественно, когда Эспозито дирижировал «Жизнью за царя», я жадно наблюдал за ходом спектакля. Я не отрывал глаз от дирижерской палочки, не упуская ни малейшего ее движения. Только тогда я понял причину своей неудачи. В своем невежестве и святой невинности я был совершенно убежден в том, что артист, который выходит на сцену, чтобы петь в опере, обязан знать ее так же хорошо, как дирижер. Зачем же мне в таком случае надо было делать певцу знак вступить? Я представления не имел о потрясающем отсутствии понимания музыки, характерном для большинства певцов, которые во всей опере не знают ничего, кроме своей партии. Во время этого памятного представления я среди прочего обратил внимание и на то, что Эспозито явно и намеренно игнорировал все музыкальные усовершенствования, которые я пытался ввести в интерпретацию партитуры Глинки. Все fermata, которые я снял, он восстановил; он снова вернулся к тягучим темпам и, когда спектакль окончился, закричал на тенора, с которым я немало потрудился: «Какого черта, что вы пытались спеть?! Вы что, не знаете, что такое традиция?!»

Опыт, приобретенный во время спектакля под управлением Эспозито, дал мне возможность прорепетировать оперу «Самсон и Далила» без всяких затруднений и продирижировать ею перед публикой совершенно благополучно[62].

Публика и пресса, видимо, были вполне довольны мною, так как встречали аплодисментами всякое мое появление у дирижерского пульта. Тогда же я дирижировал «Русалкой» Даргомыжского, «Кармен» и «Майской ночью» Римского-Корсакова.

Как раз в это время в Москве проходил первый сезон Шаляпина. Он был не намного старше меня. В «Русалке» Шаляпин в своей неподражаемой вдохновенной манере пел партию Мельника. Все шло отлично, и я решил, что дирижирование больше не представляет для меня проблем. Докучливыми оставались лишь утренники для школьников, ради которых нередко выкапывались откуда-то из-под земли такие устаревшие оперы, как, например, «Аскольдова могила» Верстовского, посредственного предшественника Глинки. Мне казалось, что дирижировать ими ниже моего достоинства.

В то же самое время я с благодарностью признаю факт, что работа в течение года в качестве дирижера Мамонтовской оперы сослужила мне хорошую службу, потому что я приобрел непосредственный опыт дирижирования в средоточии того мира, который вскоре после этого и в других обстоятельствах стал очень важным для меня. Но даже помимо этого я никогда не рассматривал тот год как потерянный, так как именно тогда познакомился с Федором Шаляпиным. Это событие я причисляю к самым важным и самым тонким художественным впечатлениям, которые когда-либо испытывал. Едва ли я могу назвать другого художника, который доставил бы мне такое глубокое исключительно художественное наслаждение. Аккомпанировать ему, когда он пел, восхищаться чистотой его музыкальной концепции, быстротой и естественностью, с которыми он отвечал на музыкальные и артистические импульсы, схватывал их и воплощал на собственный лад в своей особенной манере, – это самые сильные художественные переживания моей жизни. К счастью, они были частыми и повторялись снова и снова. В Москве, как и в других городах, мы играли и пели вместе, будь то интимная обстановка рабочего кабинета или широкая аудитория. Но я вернусь к этому позже».

Летом 1898 года Рахманинов принял приглашение певицы госпожи Любатович провести летний отпуск в ее загородном доме недалеко от Москвы, Среди гостей присутствовали Шаляпин и балерина мадемуазель Торнаги. Савва Мамонтов, художники Коровин и Серов, многочисленные оперные солисты и солистки приезжали из города проводить воскресные вечера в гостеприимном доме госпожи Любатович. Так, в веселье и радости, прошло это лето.

Самым значительным событием лета стала женитьба Шаляпина на талантливой балерине, прекрасной мадемуазель Торнаги. Рассказ Шаляпина в его мемуарах дает нам представление о невинно счастливой свободе личных отношений, царящих между артистами в доме госпожи Любатович. Он рассказывает, как наутро после свадьбы, в половине седьмого утра, был внезапно разбужен невероятно свирепой, исполняемой на жестянках музыкой, гремевшей под его окном. Он вскочил с постели и, с трудом разлепив веки, увидел всю труппу Мамонтова, стоявшую напротив дома. Все, кто могли, пели, в то время как остальные аккомпанировали им на кастрюлях, горшках и пустых бутылках, требуя, чтобы молодая пара немедленно встала и присоединилась к походу за грибами. Этим «чертовым хором», как назвал его Шаляпин, с большим размахом и подъемом дирижировал Рахманинов.