Воспоминания, записанные Оскаром фон Риземаном

Когда наступила осень и начались приготовления к следующему оперному сезону, Рахманинов немало удивил всех заявлением, что не вернется на пост дирижера. Он немного устал от театра и чувствовал, что не создан для того, чтобы остаться обычным оперным дирижером. Постоянному повторению старых, набивших оскомину произведений, как правило, должна была предшествовать куча репетиций, что порядком ему наскучило. Совершенствовать музыкальные и технологические тонкости или производить серьезные творческие изыскания ни в частности, ни в деталях не представлялось возможным. К тому же уровень хора и оркестра мамонтовской Частной оперы не соответствовал большим задачам. Более того, Рахманинов вновь почувствовал вкус к сочинительству. В этот период он написал романсы ор. 1–4, хоры ор. 15 и музыкальные моменты для фортепиано ор. 16. Вследствие раздоров с Гутхейлем он отдал два последних произведения в старейшее московское музыкальное издательство Юргенсона, основатель которого Петр Юргенсон был близким другом Чайковского и напечатал все его произведения.

При таких обстоятельствах осенью 1898 года Рахманинов получил приглашение от Лондонского симфонического общества выступить в одном из его концертов. В течение предшествующего сезона Зилоти исполнил до-диез-минорную Прелюдию Рахманинова, которая произвела фурор. Лондонский издатель немедленно напечатал Прелюдию и разослал ее экземпляры во все уголки Британских островов. Потом Прелюдия достигла континента и Америки и принесла молодому композитору славу, которая удивила его больше, чем кого бы то ни было другого. В то время симфоническими концертами в Лондоне дирижировал сэр Александер Кэмпбелл Макензи. «Сумасшедший» успех до-диез-минорной Прелюдии привел к тому, что юный Рахманинов был принят с царскими почестями оркестром, публикой и, что немаловажно, прессой[63]. Рахманинов дирижировал своей оркестровой фантазией «Утес» и играл несколько фортепианных пьес, непременно включавших Прелюдию, так как в этом состояло одно из главных условий его ангажемента. Успех был потрясающий. Знаменитый секретарь Лондонского симфонического общества Франческо Бергер тут же обратился к Рахманинову с предложением приехать в следующем году, чтобы сыграть Первый концерт для фортепиано с оркестром. Все это проливало бальзам на раны, нанесенные композитору в Москве. Молодой артист почувствовал прилив отваги и под влиянием приема, оказанного ему в Лондоне, пообещал Бергеру написать для Англии Второй фортепианный концерт, так как считал, что Первый недостаточно хорош для того, чтобы исполнять его в Лондоне.

Но Рахманинов едва успел вернуться в Россию, как на него снова напала жестокая апатия. Он редко вставал с дивана и любому человеческому общению предпочитал общество верного пса Левко. Такое положение длилось в общей сложности два года, включая лондонский эпизод. Легко представить себе, как беспокоились все его друзья, и в особенности Сатины, у которых он жил. И они решились прибегнуть к весьма необычной тактике, с помощью которой стремились вернуть Рахманинову веру в себя.

Подруга госпожи Сатиной, княжна Александра Ли-вен, которая проявляла к Рахманинову материнский интерес и была хорошо известна в Москве своей плодотворной деятельностью в области социального реформаторства и филантропических мероприятий, обратилась даже к Льву Толстому, всемогущему хозяину Ясной Поляны, с просьбой поддержать юного Рахманинова словами ободрения. Немалых трудностей стоило уговорить Рахманинова, для которого имя Толстого давно стало священным, навестить «Великого отшельника» в компании княжны Ливен. Он, конечно, и не подозревал о договоре между ней и Толстым, целью которого было снова сделать его счастливым. Но визит оказался безуспешным. Наставления Толстого, его обращения к артистическому и человеческому самосознанию не повлияли на несокрушимое безразличие Рахманинова ко всему на свете.

Тогда молодежь в доме Сатиных выработала новый план, чтобы рассеять подавленность и душевную депрессию, в которую погрузился Рахманинов. Этому плану суждено было осуществиться с успехом, на который едва ли кто-нибудь всерьез рассчитывал. В то время некий доктор по фамилии Даль вызывал оживленные дискуссии вокруг своего «таинственного» лечения. Он достигал блестящих результатов с помощью внушения и самовнушения и в этом отношении оказался предшественником Куэ. Сатины сумели уговорить Рахманинова проконсультироваться с Далем по поводу его депрессивного состояния, которое, естественно, беспокоило композитора не меньше, чем друзей.

Наступил 1900 год. С января по апрель Рахманинов ежедневно оплачивал визиты доктора Даля. Вот что он об этом рассказывает: