Воспоминания, записанные Оскаром фон Риземаном

«Когда начались репетиции «Пана воеводы», мы с Римским-Корсаковым лучше узнали друг друга. Я словно пробудился от дурного сна, стряхнул с себя все московские предрассудки против великого петербургского композитора. Я понял всю художественную искренность и неподкупность, которые вдохновляли Римского-Корсакова и высоко поднимали его над всякой сентиментальщиной. Его поразительное мастерство в технике сочинения, в особенности его искусство инструментовки и тонкое чувство оркестрового колорита вызывали у меня истинное восхищение. Я в самом деле полюбил его, и это чувство усиливалось во мне день ото дня. Думаю, во всем, что касается его музыки, мой восторг еще не исчерпал себя. Сотрудничество с Римским-Корсаковым сослужило мне хорошую службу. У меня было предостаточно возможностей оценить его удивительно тонкое чутье во всем, что касается деталей, связанных с оркестром. Однажды вечером, после репетиции, мы отправились в театр Солодовникова послушать его оперу «Майская ночь». Спектакль еще не начался. Мы сели где-то в середине зала. Дирижер и оркестр, к которым из-за присутствия композитора пришло второе дыхание, не скупились на труды и что есть силы трубили на своих инструментах. Вдруг – Левко как раз начинал петь свою арию – я увидел, что Римский-Корсаков сморщился, словно от сильной боли: «Они играют на кларнетах in В», – простонал он и сжал мое колено. Позже я проверил партитуру – в ней были указаны кларнеты in A. Похожий эпизод произошел на последней репетиции «Пана воеводы». Я просил Римского-Корсакова не присутствовать на предыдущих репетициях. В сцене предсказания судьбы в этой опере есть такт на доминантном аккорде, который берется всем оркестром. Я подивился, почему в этом месте молчит туба. Когда я обмолвился об этом Римскому-Корсакову, он ответил:

– Ее все равно не будет слышно, а я терпеть не могу писать лишние ноты.

Когда репетиция закончилась, он выразил свое полнейшее удовлетворение, доставившее мне огромную радость, но добавил:

– Какие инструменты играют fortissimo в этом такте?

Я перечислил всех оркестрантов, одного за другим.

– А почему играет тамтам?

– Может быть, потому, что таковы указания.

– Нет, там указан только треугольник.

Я попросил музыканта принести свою партию, в ней тамтам был обозначен.

Римский-Корсаков потребовал партитуру. Выяснилось, что тамтам не играл в этом такте и был поставлен по ошибке – должен был играть только треугольник. Поразительное доказательство тонкости его слуха убедило меня в том, что тубу было бы не слышно в этом месте.

Думаю, что могу спокойно и без ложной скромности сказать, что Римский-Корсаков ответил на мою любовь к его искусству и личности симпатией и высокой оценкой моей дирижерской работы. Он выразил желание, чтобы его опера «Китеж», которую он в то время заканчивал[72], была впервые представлена в Большом театре под моим управлением. К моему глубокому сожалению, его желание не осуществилось, поскольку к тому времени, когда он прислал оперу, я уже оставил пост дирижера».

Хотя дирижирование оперой Римского-Корсакова было событием в жизни Рахманинова, может быть, еще более важной для него оказалась возможность поставить в Большом театре собственные оперы: «Скупой рыцарь» и «Франческа да Римини». Это произошло в январе 1906 года. Первая из них сочинена на сюжет маленькой трагедии Пушкина, с незначительными сокращениями. Либретто «Франчески да Римини» написал Модест Чайковский, который часто делал либретто для опер своего знаменитого брата. К сожалению, эта работа не стала удачей. Никто не станет отрицать, что написанная Модестом Чайковским биография его брата в двух томах является определенным достижением и ценной работой по истории искусства, но как поэт и драматург он не имел особого успеха, хотя в санкт-петербургских и московских театрах шло несколько его пьес. Литературный критик, известный своим злым языком, обыкновенно говорил о Модесте Чайковском: «Он славный человек, с ним приятно поболтать, и он, кажется, очень много работает, но чего-то ему недостает. Не знаю только, чего именно». Некоторое время спустя этот критик, вернувшись из театра, где смотрел какую-то пьесу Модеста Чайковского, ворвался в комнату, полный волнения и энтузиазма, и воскликнул: «Теперь я знаю, чего недостает Модесту… Таланта!» Тем не менее Рахманинов без колебаний предложил М. Чайковскому написать либретто для дополнительного акта оперы к «Скупому рыцарю». Ореол, которым было окружено для Рахманинова имя Петра Чайковского, повлиял на его решение.

Рахманинов рассказывает о периоде, когда репетировал две свои оперы, следующее:

«Я уже закончил «Скупого рыцаря», когда занял свой пост в Большом театре осенью 1905 года. Побудил меня написать эту оперу Шаляпин. Можно легко вообразить себе, насколько возбудил драматическое начало в Шаляпине характер старого барона, удаляющегося в мрачные глубины подвала поклоняться своим несметным богатствам. Я написал оперу для него.