Воспоминания, записанные Оскаром фон Риземаном

«Франческа да Римини» обрела контуры летом 1906 года. Осенью, после проведенных в Ивановке каникул, я вернулся в Москву и обратился к Шаляпину с предложением порепетировать с ним басовые партии в обеих операх. Во «Франческе» ему предназначалась партия Малатесты. Должен признаться, Шаляпин испытывал ко мне весьма дружеские чувства. Думаю, он должен был чувствовать мое огромное восхищение им. Шаляпин встретил предложение с характерным для него энтузиазмом и сам заявил о готовности учить обе партии сразу. Но время шло, и он не вспоминал о моем предложении. Что касается его работы над произведениями других композиторов, такими, например, как «Борис Годунов» Мусоргского, «Мефистофель» Бойто, «Моцарт и Сальери» Римского-Корсакова, и другими, я не выказывал к нему ни малейшего снисхождения и положительно проявлял жестокость во время репетиций его партий. Потрясающая мощь его концепции вновь и вновь удивляла меня и наполняла все новым восторгом. Достаточно было малейшего намека, чтобы пробудить в нем силу воображения для создания образов высочайшего совершенства и чрезвычайно сложных по построению, которые он стремился немедленно воплотить. Часто случалось, что я держал его у фортепиано по два-три часа или даже больше. Я не отпускал его до тех пор, пока он не будет знать свою партию и всю оперу досконально, до последней детали оркестровки. С каким другим певцом это было бы возможно? Но когда дело касалось моих собственных опер, я не мог заставить себя действовать подобным образом. Гордость – или, может быть, стеснительность? – мешала мне. Я ни разу не сыграл ему мою оперу. Тем не менее однажды он удивил меня, сказав, что в моей опере неправильная фразировка. Я не согласился, потому что не чувствовал ошибки. Последовали жаркие споры, и с тех пор мы в разговорах друг с другом никогда не упоминали моих опер.

А потом получилось так, что совершенно случайно Альтани привлек мое внимание к молодому певцу, который был только что приглашен в Большой театр на скромное жалованье в 3000 рублей в год. У него был изумительный голос. Я попросил его зайти ко мне и спросил, сумеет ли он в течение месяца выучить две партии из моих опер, потому что решил не ждать больше Шаляпина, которого, впрочем, так же высоко ценил тогда, как и сейчас. Бакланов тотчас согласился и с этого часа поистине как раб трудился со мной и хормейстером. Чтобы рассеять все сомнения насчет фразировки, я попросил Ленского, знаменитого актера императорского Малого театра, послушать Бакланова и высказать свое мнение. Ленский пришел, прослушал всю партию и не смог обнаружить ни малейшей неточности во фразировке. К моей великой радости, он даже предложил Бакланову пройти с ним партию с драматической точки зрения. Благодаря его занятиям Бакланов превзошел самого себя. В партии Скупого он был поразителен.

Сегодня, когда я вспоминаю свои опыты в музыкальной драме, я ничего не могу поделать с тем, что по-прежнему отношусь с некоторым уважением к «Скупому рыцарю». Увы, это не распространяется на «Франческу да Римини». Поэтическая основа, предоставленная Модестом Чайковским, была чересчур бедна. Даже сочиняя, я испытывал страдания от неадекватности текста. Едва я обнаруживал драматически живую ситуацию, которая просто требовала быть положенной на музыку (такая, например, как появление Малатесты, удивляющегося Франческе и Паоло), как выяснялось, что текста больше нет. В ответ на мои настоятельные просьбы Модест категорически отказывался дописать несколько стихов.

Успех этих опер наводил меня на мысль, которая время от времени тайно шевелилась в моей голове и становилась все более настойчивой. «Уединение, – подсказывала эта мысль, – уединение – вот что необходимо тебе для творчества. Оставь Москву и сочиняй – не делай ничего, только сочиняй!..» Осенью 1906 года, когда истек срок моего контракта[73] с Императорским театром, я не возобновил его, несмотря на самые заманчивые материальные и художественные перспективы, которые открывал передо мной директор. Альтани умер, и я мог стать полновластным хозяином в театре. Но я остался тверд и не позволил ничему постороннему вмешаться в мое решение».