Воспоминания, записанные Оскаром фон Риземаном

Энтузиазм, проявленный публикой по отношению к Рахманинову во время его дирижирования симфонией в Москве, побудил директора Филармонического общества обратиться к нему в 1907 году, когда композитор жил еще в Дрездене, с предложением занять пост внезапно заболевшего Никиша и продирижировать серией симфонических концертов в Москве. Рахманинов не хотел принимать этого предложения по двум причинам. Во-первых, у него не было готовой программы для шести или восьми концертов (главным образом потому, что, если Никишу не хватало осознания необходимости внимательного прочтения партитуры, Рахманинов, напротив, страдал от его переизбытка); во-вторых, скромность, почти бессознательная, заставляла его бояться, что публика окажется разочарованной такой переменой. Тем не менее один или два раза он появился в Москве за дирижерским пультом, и аудитория приветствовала его бурными изъявлениями радости. Хотя Рахманинов находил большое удовлетворение в концертной деятельности дирижера, она еще более обостряла внутренний конфликт, терзавший композитора на протяжении последующих десяти лет. Он не мог решить, какой из трех профессий ему следует окончательно посвятить себя. Кем он был: композитором, пианистом или дирижером? Он успешно действовал на всех трех поприщах, и, что еще более важно, все они приносили ему чувство настоящего творческого удовлетворения. В течение последующих десяти лет мы наблюдаем, как он постоянно мечется между тремя сферами деятельности, не зная, какой из них отдать предпочтение, пока случай, о котором мы сейчас расскажем, не разрешил эту проблему помимо его воли.

Еще в дрезденский период жизни Рахманинова щедрость таланта и непреодолимая сила многообразных музыкальных дарований композитора нашли убедительное воплощение, когда ему пришлось участвовать в предприятии, призванном доказать Европе огромное значение русской музыки. Это произошло в Париже в мае 1906 года.

Весной этого года Дягилев, заслуживающий самых высоких похвал за пропаганду русского искусства в Европе, особенно балета, открыл свой первый «Русский сезон». Он организовал серию симфонических концертов в Гранд-опера, куда пригласил лучших музыкантов, которых могла представить Россия: Римского-Корсакова, Глазунова, Скрябина, Шаляпина, Иосифа Гофмана, Никиша и Рахманинова. Рахманинов выступил в трех ипостасях: как композитор, как дирижер своей кантаты «Весна» и как исполнитель Второго концерта для фортепиано с оркестром[74].

Вот собственный рассказ Рахманинова об этих концертах:

«Дягилев вместе с парижским дирижером Шевийяром великолепно подготовили эти концерты. Мне не пришлось много работать с хором и оркестром: кантата была уже отрепетирована, – и концерт пошел хорошо, как только можно было желать. Никогда не забуду критического замечания Римского-Корсакова по поводу моего сочинения. После окончания концерта он зашел в артистическую и сказал:

– Музыка хорошая, но вот ведь какая жалость! В оркестре нет ни малейших признаков «весны».

Я мгновенно почувствовал, что он попал в точку. Как я бы исправил инструментовку кантаты сегодня… Нет, я бы изменил всю инструментовку! Когда я писал ее, мне не хватало понимания связей между – как бы это сказать? – оркестровым звучанием и атмосферой, которую Римский-Корсаков умел так блестяще передавать с помощью оркестра. В партитурах Римского-Корсакова никогда не возникает ни малейших сомнений относительно «метеорологической» картины, которую должна нарисовать музыка. Если это метель, то кажется, будто снежинки танцуют, вырываясь из деревянных инструментов, со скрипичных струн; когда солнце высоко, все инструменты ослепляют почти огненным блеском; если это вода, то вы слышите в оркестре, как струятся и разлетаются брызгами волны, и этот эффект достигается всего лишь с помощью глиссандо арф; холодный прозрачный звук характеризует тихую зимнюю ночь со сверкающими на небе звездами. Он был великим мастером оркестровой звукописи, и этому у него можно учиться бесконечно. Кажется странным, что человек, достигший наивысшего мастерства в овладении всеми тайнами оркестра, вплоть до мельчайших деталей, оказывался настолько беспомощным как дирижер. «Дирижирование – это темное искусство», – замечает он в своей книге «Летопись моей музыкальной жизни». К сожалению, эта мысль приходила в голову не только ему, но и публике, наблюдающей его за дирижерским пультом. Не лучше было и в Париже, когда, насколько я помню, он дирижировал сценами из «Садко» и музыкой из «Млады». Когда Римский-Корсаков передал дирижерскую палочку Никишу, в зале раздался вздох облегчения».