Воспоминания, записанные Оскаром фон Риземаном

В «первой бескровной революции», каковой ее провозгласили, Рахманинов тоже определенно видел радостное событие. Многие стороны жизни России вызывали критику со стороны здравомыслящих людей; революция предоставляла возможность осуществить социальные преобразования государства, остро нуждавшегося в реформах. Однако в ходе февральских событий, быстро последовавших одно за другим, стало нарастать чувство глубокого разочарования. Одним из первых Рахманинов понял неизбежность приближающейся гибели, а пассивность, вялость и слабость Временного правительства приводили его в отчаяние. Композитора одолевали мрачные предчувствия, касавшиеся не столько его самого, сколько любимой родины, которая шаг за шагом все глубже погружалась в пучину несчастий. Казалось, что из этой ситуации, становившейся все более непереносимой, нет выхода.

Сам Рахманинов описывает этот период следующим образом:

«Почти с самого начала революции я понял, что она пошла по неправильному пути. Уже в марте 1917 года я решил покинуть Россию, но мой план было невозможно осуществить, потому что Европа все еще находилась в состоянии войны и границы были закрыты. Я уехал в деревню и поселился в Ивановке. Этому лету суждено было стать моим последним летом в России. Впечатления, которые складывались у меня от общения с крестьянами, чувствовавшими себя теперь хозяевами положения были неприятными. Я бы предпочел оставить Россию с более дружескими воспоминаниями.

Большевистский переворот застал меня в старой московской квартире. Я начал переделывать свой Первый фортепианный концерт, который собирался снова играть, погрузился в работу и не замечал, что творится вокруг. В результате жизнь во время анархистского переворота, несущего гибель всем людям непролетарского происхождения, оказалась для меня сравнительно легкой. Я просиживал дни напролет за письменным столом или за роялем, не обращая внимания на грохот выстрелов из пистолетов и винтовок[108]. Любого незваного гостя я встретил бы словами Архимеда, которые он воскликнул во время завоевания Сиракуз. По вечерам, однако, мне напоминали о моих обязанностях «гражданина», и по очереди с другими квартирантами я должен был нести добросовестную охрану дома, а также принимать участие в собраниях домового комитета, организованного немедленно после большевистского мятежа. Вместе с прислугой и другими представителями этого сословия я обсуждал важность нашей деятельности и другие вопросы. Можете поверить, что эти воспоминания можно назвать какими угодно, только не приятными. Многие оптимисты смотрели на захват большевиками власти как на неприятный, но короткий антракт в «Великой революции» и надеялись, что новый день принесет им обещанные небеса на земле. Я не принадлежал к тем, кто слеп к действительности и снисходителен к смутным утопическим иллюзиям. Как только я ближе столкнулся с теми людьми, которые взяли в свои руки судьбу нашего народа и всей нашей страны, я с ужасающей ясностью увидел, что это начало конца – конца, который наполнит действительность ужасами. Анархия, царившая вокруг, безжалостное выкорчевывание всех основ искусства, бессмысленное уничтожение всех возможностей его восстановления не оставляли надежды на нормальную жизнь в России. Напрасно я пытался найти для себя и своей семьи лазейку в этом «шабаше ведьм».

Нам на помощь пришел совершенно неожиданный случай, который я могу отнести только к проявлению воли провидения, – во всяком случае, эго был счастливый знак расположения судьбы. Три или четыре дня спустя после того, как в Москве началась стрельба, я получил телеграмму с предложением совершить турне по Скандинавии с десятью концертами. Денежная сторона этого предложения была более чем скромная – в былые времена я бы даже не принял его во внимание. Но теперь я без колебаний ответил, что условия меня устраивают и я их принимаю[109]. Это произошло в ноябре 1917 года. У меня были трудности в получении от большевиков визы, но они вскоре выдали мне ее, так как поначалу новые хозяева страны демонстрировали большое уважение к артистам. Позднее до меня доходили слухи, что я оказался последним человеком, выехавшим из России «легальным» способом. Тот факт, что я просил визы для всей моей семьи, не привлек к себе особого внимания. Обычай «заложников», согласно которому семья уехавшего, если он не пожелает возвратиться, высылалась на Крайний Север или подвергалась казни, в то время еще не был установлен. В один из последних ноябрьских дней я взял маленький чемодан и сел на трамвай, который через темные улицы привез меня к Николаевскому вокзалу. Шел дождь… я услышал несколько одиноко прозвучавших в темноте выстрелов. Жуткая, гнетущая атмосфера, царившая в городе, казавшемся в тот час совершенно пустым, страшно подавляла меня. Я отдавал себе отчет в том, что покидаю Москву, мой истинный дом, на долгое-долгое время… может быть, навсегда.