Воспоминания, записанные Оскаром фон Риземаном

Будущие историки музыки и биографы не преминут, как это принято, разделить творчество композитора на три или четыре периода. Сегодня, когда Рахманинов находится в зените сил и расхаживает среди нас, полный жизни, после долгой паузы явно устремленный к обновленному и пышному цветению своего созидательного гения, такой метод, по меньшей мере, был бы преждевременным, если даже считать, что в точной и окончательной классификации есть смысл. Однако даже и теперь мы можем обозначить некоторые пики и кризисы в творчестве Рахманинова, которые, наверное, в один прекрасный день смогут лечь в основу подобной классификации. Его творчество предстает перед нашими тазами как волнующая и прекрасная горная панорама, постоянные подъемы и спуски, которые ведут нас от уединенных равнин к сверкающим вершинам, откуда нам открывается величественный вид на огромные пространства его музыкальных владений.

Первый пик был достигнут во внезапном взрыве юношеской силы Прелюдией до-диез минор (ор. 3); за ним последовал спуск с отклонением, долгие блуждания по равнине с риском потеряться среди опасных зыбучих песков (Первая симфония, Каприччио на цыганские темы ор. 12 и другие сочинения), и наконец полное исчезновение всяческих созидательных импульсов, серьезная моральная депрессия, которую мы описывали в шестой главе. Следующим пиком стал Второй фортепианный концерт, который и по сей день многими рассматривается как высшее достижение в творчестве Рахманинова. Есть, однако, и другое, не менее авторитетное мнение, согласно которому творческий поиск привел Рахманинова к еще большим высотам, когда он сочинил свой Третий фортепианный концерт, поэму для симфонического оркестра, хора и солистов «Колокола» и «Всенощное бдение». Даже равнины, которые разделяют эти горные вершины и усеяны небольшими сочинениями, в основном фортепианными пьесами и романсами, постепенно набирают высоту по мере того, как продолжается наше путешествие.

В поиске основных элементов, из которых складывается творческая артистическая индивидуальность Рахманинова и, следовательно, его «стиль», мы неминуемо придем к такому выводу: это те же элементы, которые характеризуют его народ, потому что Рахманинов – прежде всего русский. И русский, который объединяет в себе все основные черты народа, обладающего громадной силой духовной жизни. Это русский, описанный Кайзерлингом в книге «Фантом Европы»; его слова в первую очередь вызывают у читателя образ Рахманинова: «Русские – это великий народ не потому, что они славяне, но из-за силы, влитой в них монгольской кровью, которой лишены другие славянские племена. В результате такого смешения возникло великолепное сочетание тонкой духовности и властной силы, которое делает русский народ столь великим». Именно «сочетание тонкой духовности и властной силы» наложило мощный отпечаток на личность Рахманинова и отчетливо выявляется во всем его творчестве. К этому следует добавить другую, чрезвычайно характерную черту его темперамента, которая еще более определенно указывает на его восточные корни. Я имею в виду резко выраженный фатализм, глубокое ощущение неотвратимости судьбы. Тот самый фатализм, который однажды заставил русский народ склониться под татарским игом (откуда отчасти и просочилась в него монгольская кровь, упомянутая Кайзерлингом) и сегодня позволяет сносить тиранию большевизма и которым, задолго до Рахманинова, отмечены произведения столь многочисленных российских художников самого высокого ранга. Достаточно вспомнить Чайковского, то упорное ощущение власти рока, которым проникнута не только симфоническая поэма под названием «Фатум», но также и Четвертая и Пятая симфонии, с их философским осмыслением неотвратимости грядущего. Вот и Рахманинов уже в первой своей экскурсии в область композиции покоряется той же самой Судьбе, мойрам древних греков. Он не вступает в серьезную борьбу с ней, нет, он смиренно склоняет голову, несмотря на редкие попытки сопротивления: он покоряется, потому что знает: Судьба сильнее человека. В этой связи обратите внимание на конец знаменитой до-диез-минорной Прелюдии, который представляет собой не что иное, как «Песнь судьбы», или первый из двенадцати романсов (ор. 21, «Судьба» на стихи Апухтина), Вторую симфонию, но, конечно, более всего на «Колокола». Во всех этих сочинениях перед художником появляется неумолимая и угрожающая Судьба, готовая в любой момент расправиться с ничтожным человеческим существом, если он попытается вступить с ней в борьбу. Рахманинову она никогда не сулит радостей и счастливых свершений, но лишь темные пугающие предзнаменования, которые простирают свою жуткую тень не только над его творчеством, но и над участью всего человечества. Но как мы сказали, он почтительно склоняется перед таинственным могуществом, с которым неизвестные благодатные силы ведут его через жизнь, – может быть, потому, что только их он считал источником своего вдохновения. Одна лишь Смерть может победить Судьбу!