Воспоминания, записанные Оскаром фон Риземаном

Нам известны те влияния, которые витали вокруг распускающегося музыкального гения Рахманинова. Он начал путь композитора с совершенно безыскусного, откровенного и поэтому обезоруживающего подражания Чайковскому. Да и могло ли быть иначе? Было бы неестественным, если бы он поступил по-другому, потому что в момент, когда Рахманинов делал свои первые шаги, Чайковский являлся непререкаемым авторитетом среди русских композиторов. Больше всех городов Российской империи ему поклонялась Москва. Могучая гипнотическая сила, с которой музыка Чайковского действует даже сегодня, естественно, непреодолимо влекла к себе юного русского и многообещающего композитора, хотя музыкальный язык «Патетической» казался еще новым и необычным. Неудивительно, что юный Рахманинов пал жертвой этого соблазна, тем более что огромное и непосредственное обаяние личности самого Чайковского усиливало впечатление, производимое его музыкой. В музыкальном мире не было ничего более благородного или почетного, чем следовать по стопам этого боготворимого мастера тропой, ведущей, по мнению всей Москвы, на вершины Олимпа. Явное поклонение Чайковскому юного Рахманинова поощряли его основные педагоги – Аренский и Танеев; им, впрочем, не приходилось отстаивать свое мнение в борьбе. Как мы знаем, Москва руками и ногами отбивалась от новых музыкальных идей, представленных последователями «Новой русской школы» в Петербурге. Значимость таких фигур, как Римский-Кор-саков и Бородин, еще никак не признавалась, и в Москве их всего лишь снисходительно терпели, Мусоргского отвергали, а вопрос влияния современных западных коллег не рассматривался в течение десятилетий. На Вагнера все еще смотрели с подозрением; Брамс – после уничтожающего суждения Чайковского – в течение многих лет полностью игнорировался музыкальным миром Москвы; французских импрессионистов пока не знали. Так случилось, что Москва наградила Чайковского неоспоримой суверенной властью над всеми прочими музыкантами, живыми и мертвыми, и в ослепительном блеске его величественной позиции померкли все другие влияния. Кроме Чайковского и «неизбежных» классиков, как единственные столпы музыкальной культуры могли рассматриваться Шопен и, может быть, Лист – последний через посредство Чайковского, чьи оркестровые сочинения обнаруживают одну или две краски, заимствованные им из палитры создателя симфонических поэм. К ним можно добавить, наверное, Антона Рубинштейна, чья плодовитая муза находилась слишком близко, чтобы рассмотреть плоды ее творчества с нужного расстояния. Соответственно, в самых ранних произведениях Рахманинова мы можем найти следы влияния Шопена, Листа и Рубинштейна, но во время создания первых пятнадцати опусов оно не имело решающего значения. В дальнейшем, и в совершенно ином аспекте, Лист приобретает большую роль в творчестве Рахманинова. На ранних же стадиях композитор оказался всецело во власти Чайковского.

Уже в своей первой одноактной опере «Алеко», экзаменационной работе при окончании консерватории, Рахманинов, восхищенный создателем «Евгения Онегина», следует естественному побуждению подражать мастеру. Чайковский и сам мог написать эту оперу, и отнюдь не в худший из своих дней. Она написана в простом мелодическом стиле, который Чайковский так ценил у старших романтиков немецкой и французской сцены. Мелодии выразительны и одушевлены сильным чувством, хотя и не всякий раз представляют собой выдающееся открытие. Примечательна скорость, с которой юный композитор написал оперу (партитура, как известно, была закончена меньше чем за пятнадцать дней). Когда Рахманинов сочинял своего «Алеко», европейские сцены с беспрецедентным успехом обошла «Сельская честь». А потому наш юноша, подражая этому произведению, прибавил к партитуре своего экзаменационного задания Интермеццо. В сценической ремарке указано: «Луна скрывается за облаками, и постепенно рассветает». Пока слушатели наблюдают за происходящим, валторна ведет красиво гармонизованную мелодию, которая, к сожалению, так и не достигла популярности своей предшественницы у Масканьи. Каватина, часто исполняемая Шаляпиным, и «Цыганские танцы» – единственные мелодии из «Алеко», которые по-настоящему тронули сердца русской публики.

В юношеской опере мы можем найти лишь едва уловимые намеки на ту характерную, специфическую для Рахманинова особенность, которую он привнес в русскую музыку. Вместо нее мы обнаруживаем пока добрую толику музыкальной энергии и мощного темперамента, которые находим в эпизодах высокого эмоционального напряжения. Эта присущая Рахманинову мощь, с того времени навсегда вошедшая в творчество Рахманинова – композитора и пианиста, позволила ему достигнуть величественных эффектов, к которым он стремился. Несмотря на молодость автора, опера заняла собственное, причем достаточно высокое, место. В оркестровке мы уже находим намеки на будущего alfresco painter[127] «Франчески да Римини».