Воспоминания, записанные Оскаром фон Риземаном

В последнее десятилетие XIX века в творческой деятельности Рахманинова наступила затяжная гнетущая пауза. Она длилась четыре бесконечно долгих и трудных года. Вставал тревожный вопрос: что будет дальше? Что означает это затишье – конец невероятных надежд, предвещавших мощный расцвет, или оправдание ожиданий? Наконец на повороте к новому столетию наступила долгожданная перемена. Вступила в свои права и раскрылась в пышном цвете новая изобильная весна, богаче и прекраснее, чем можно было надеяться. Из неиссякаемого источника одно за другим полились сочинения, и что достаточно странно, казалось, будто это совершенно новый Рахманинов, который, как феникс, поднялся из пепла темных лет депрессии. Куда делись «влияния», эти препятствия, тормозившие авторские усилия? Где та славянская склонность к подражанию, которая до сих пор руководила его работой? Все исчезло, все было отброшено, как ненужная одежда, из которой Рахманинов вырос. Так годы перерыва завершились тем, что трудно было ожидать от периода лихорадочной активности: Рахманинов обрел себя, свой стиль, свой язык, который отныне всегда можно будет узнать и который нельзя спутать ни с каким другим.

Если до этого времени Рахманинова можно было расценивать как восходящую звезду на музыкальном небосклоне Москвы или, скорее, как местную московскую знаменитость, то теперь ор. 17 представляет его нам как композитора, привлекающего внимание не только Российской империи, но всего мира. Друг за другом быстрым потоком из-под его пера выливаются шедевры, каждого из которых было бы достаточно, чтобы обеспечить ему место среди самых крупных представителей российской и европейской музыки.

Раньше, в одной из глав этой книги, мы уже упоминали о том, каким мощным потоком хлынули идеи Рахманинова после того, как он пробудился к новой жизни. Вскоре у него оказалось гораздо больше материала, чем нужно было для Второго фортепианного концерта, над которым он работал. Многое пришлось из него выкинуть, и чтобы этот материал не пропал, композитор воспользовался им в нескольких других произведениях, которые завершал в это же время. Поэтому получилось так, что все сочинения, написанные одновременно со Вторым концертом ор. 18, отличает близость, которая заметна не только в обращении с материалом, но и в родственности тем. К таким сочинениям относится Вторая сюита для двух фортепиано ор. 17, Соната для виолончели и фортепиано ор. 19, кантата «Весна» ор. 20, романсы ор. 21, Вариации для фортепиано на тему Шопена ор. 22 и прелюдии для фортепиано ор. 23.

Уместно ли останавливаться на оценке Второго фортепианного концерта? Современный музыкальный мир вынес свой вердикт по поводу этого сочинения, гораздо более важный и значительный, чем все, что я могу сказать. В течение последних тридцати лет едва ли найдется пианист высокого статуса, который не включил бы в свой репертуар произведение, стоящее в ряду самых известных шедевров этого жанра. Второй фортепианный концерт Рахманинова никогда не исчезал из репертуара симфонических программ. Эти факты красноречивее самых восторженных похвал. Весь тематический материал в Концерте единого характера. Он полон счастливого вдохновения – явление, редкое даже у самых великих мастеров и несущее печать бессмертия. Как «небесный гость», пользуясь шумановскими словами в описании одного из порывов такого вдохновения, является побочная тема первой части, провозглашаемая валторной на фоне тремоло струнных. Рядом с взвившимся ввысь пиком – Вторым концертом – с трудом выдерживают соседство другие произведения того времени, несмотря на их выдающиеся достоинства. Мы привыкли смотреть на них как на равнинный ландшафт, и если бы существовали только эти произведения, мы сочли бы такой взгляд несправедливым. В фортепианных пьесах все сильнее и сильнее выражается пианистический стиль композитора – благодаря невероятной величине своей руки он легко справлялся с техническими трудностями, оказывавшимися весьма ощутимыми или даже непреодолимыми для других исполнителей. Среди десяти прелюдий ор. 23 мы находим широко известную соль-минорную Прелюдию, взволнованный военный быстрый марш, который развивается с громадной энергией, в середине же возникает невероятной красоты тончайшая мелодия, словно несущая в себе отсвет горизонта российской равнины. Не исключено, однако, что кто-то предпочтет очевидной красоте этого сочинения более неуловимую, но производящую не меньшее впечатление магию до-мажорной гимнической Прелюдии, Менуэта в соль-минорной или бесконечно нежную прелесть ми-бемоль-мажорной Прелюдии.