Воспоминания, записанные Оскаром фон Риземаном

В «Этюдах-картинах» обнаруживается эволюционный процесс, через который проходила в то время гармония Рахманинова. В свободных, несимметричных ритмических построениях мотивов и фраз, которые, как мы знаем, используются в практике русского церковного пения и успешно и убедительно находят свое применение и «Этюдах-картинах», проявляется совершенно новый стилистический принцип. Сила звука, требуемая в некоторых «Этюдах-картинах», настолько велика, что композитор, кажется, переоценивает возможности самых лучших концертных инструментов. Складывается впечатление, будто его раздражают ограничения, накладываемые инструментом. Дирижер Бостонского симфонического оркестра С Кусевицкий, понимая, что эту проблему можно решить только единственным способом, поручил итальянскому композитору Отторино Респиги, ученику Римского-Корсакова по инструментовке, оркестровать шесть «Этюдов-картин», Это было сделано по специальному разрешению композитора, который, совершенно очевидно, не имел желания сам «раскрашивать» собственные сочинения. Кусевицкий уже достиг блестящего успеха в подобном эксперименте с «Картинками с выставки» Мусоргского, которые по его настоянию конгениально оркестровал Морис Равель. Возможно, щедрое оркестровое звучание подойдет рахманиновским звуковым картинам еще больше, чем «черно-белое» фортепиано, ограниченное все же в своих возможностях даже под самыми умелыми руками.

Между двумя циклами «Этюдов-картин» была создана Вторая фортепианная соната. По стилю она почти не отличается от Первой. Такое же свободное фортепианное развитие, в котором, несмотря на тонкость деталей, основным фактором является плавный план. Очень красивая, задумчивая средняя часть. В ней прослеживается явная параллель с Adagio Третьего концерта. Первая и последняя части, исполинские по построению, требуют извлечения из инструмента его предельных возможностей.

Самые последние произведения Рахманинова – это «Вариации на тему Корелли» ор. 42, хорошо известные благодаря их переложению для скрипки, сделанному Фрицем Крейслером. Произведение, написанное в солидных пропорциях, может быть отнесено к классу «Вариаций на тему Шопена» ор. 22, но превосходит их по значительности музыкальных идей, зрелости и по бесконечной тонкости в вариационных трактовках и фортепианном изложении. Эти Вариации достойны самого почетного места среди лучших и наиболее знаменитых вариаций – таких, как бетховенские, шумановские или брамсовские. Мы проводили аналогию между творческой жизнью Рахманинова и горной грядой, с ее вершинами и ущельями, равнинами и пиками. Два из таких пиков мы уже обозревали: Второй и Третий фортепианные концерты. Теперь перейдем к созерцанию последнего и самого высокого пика, которого достиг созидательный гений Рахманинова. Среди своих «соседей» он поднимается на такую же недосягаемую высоту, как два предыдущих произведения над стоящими рядом. Это поэма для солистов, хора и оркестра (более симфония, чем оратория) «Колокола» ор. 35, написанная на стихи Эдгара Аллана По в русском переводе Константина Бальмонта. Редкий случай совпадения настроения, с множеством составляющих его нюансов, поэта и композитора. При таких обстоятельствах художественное сотрудничество гарантировало произведение высочайшего звукового совершенства. Рахманинов, так же как и поэт, не вполне свободен от болезненного, но созидательного томления по грандиозным мечтам-представлениям, рожденным в обоих случаях почти гнетущим пессимизмом но отношению к жизни во всех ее проявлениях. Погребальный звон, которым завершается стихотворение По, – это и рахманиновский символ итогов всех человеческих надежд: «Всякая радость кончается скукой»…[134] Перезвон колокольчиков в первой части, знаменующий беззаботный приход в жизнь, свадебные колокола во второй части, содержащей какие-то удивительно счастливые надежды, обжигающая тревога третьей, где огонь бунта, мятежа и опустошения сливается в сплошное пышное пламя роскошного буйства красок, в конце концов подчиняются колоколу смерти:

Неизменно-монотонный
Этот возглас отдаленный.
Похоронный тяжкий звон,
Точно стон —
Скорбный, гневный И плаченный —
Вырастает в долгий гул…[135]