Воспоминания, записанные Оскаром фон Риземаном

Имя Рахманинова уже давно прославлено во всем мире. Он стал мировой знаменитостью как пианист и как композитор. Те, кто хорошо знаком с творчеством композитора, не могут не сожалеть о том, что композиторская слава распространяется лишь на его Прелюдию до-диез минор, Второй и Третий фортепианные концерты, Элегию и несколько более поздних фортепианных пьес и романсов, в то время как за пределами России большинство его произведений еще не получили заслуженной оценки. Для такого недостаточно широкого признания всего творчества Рахманинова существуют три причины.

Первая – объективного характера. Она заключается в том, что Рахманинов как художник стоит на границе двух музыкальных, а может быть, и исторических эпох. На протяжении двух последних десятилетий изменения, потрясшие основы, на которых так долго покоилась музыка и из коих она выросла, произошли настолько быстро, что композитор, обладавший чувством столь высокой ответственности, как Рахманинов, не только оказался не в состоянии, но и не захотел следовать моде, особенно потому, что это так называемое «развитие» не следовало прямым курсом эволюции, но состояло из скачков вбок и гротескных искажений, неприемлемых для всякого, кто благоговейно относится к своему любимому искусству и больше всего беспокоится о его неприкосновенности. В течение последних двадцати лет появилось множество божеств, которым сначала поклонялись и которые вскоре были сброшены со своих пьедесталов прямо на наших глазах! Даже двадцать лет тому назад прилежные молодые модернисты готовы были при первой возможности костить рахманиновские произведения на чем свет стоит и обращаться с композитором как с живым трупом или, соблюдая по мере возможности правила вежливости (которые нынешняя молодежь вовсе изъяла из своего обихода), в лучшем случае рассматривать его как последнего уцелевшего защитника великой, по безвозвратно уходящей музыкальной эпохи. В те времена ею музыка критиковалась с точки зрения скрябинского мистицизма, который считался единственной доктриной музыкальной эволюции и единственной надежной эстетической судьбой. Любой, кто хотел продемонстрировать в России свои «передовые» взгляды, проявлял горячий энтузиазм по отношению к Скрябину, чьи музыкальные мистерии и экстатические сочинения вошли в моду, в то время как всю музыку, включал рахманиновскую, двигавшуюся менее изощренными путями, было принято рассматривать свысока. Теперь близорукость такого подхода очевидна, и несостоятельность пророков того времени ничем не лучше, чем их предшественников. Колесо истории прокатилось по Скрябину быстрее, чем кто-либо мог предположить, и если его искусству суждено пережить возрождение, что вполне возможно, поскольку его чисто художественные заслуги слишком велики для того, чтобы оказаться забытыми, то к его учению как якобы единственному средству спасти будущее музыки уже никто не вернется. Сам Скрябин, который в один прекрасный день заявил о своей оппозиции и назвал себя «антиподом» Рахманинова в России, сегодня наверняка, останься он жив, поддержал бы веру Рахманинова в установившиеся музыкальные традиции и присоединился бы к нему в ведении непримиримой борьбы против всех видов «новаторства»; правда, он предпочитал, как и Рахманинов, следовать собственным путем, нисколько не интересуясь всеми новыми веяниями. Чему следовал Скрябин? Что стало с музыкальным экспрессионизмом? Где атональность? Где новый интеллектуализм четвертьтоновой музыки? Кануло и забыто! А ведь еще вчера все это казалось таким новым и многообещающим… Музыка тем временем развивается, и провозглашаются новые лозунги! Существуют такие натуры в музыке – это могут быть только индивидуальности гигантской внутренней силы, – которые не могут быть счастливы вне борьбы, для кого в шуме и ярости страстного конфликта заключается смысл жизни. Но существуют и другие, чья более благородная натура не позволяет им присоединиться к уличным скандалам ради чести их искусства. Они спокойно стоят и ждут, пока скандал уляжется. И только после того, как его время истекло и восстановился мир, выясняется, что их позиция была верна с самого начала. Именно таков Рахманинов, и в этом заключается одна из причин, по которой его музыка в настоящий момент уступает главное место на сцене модернистам. Sub specie aeternitatis – с точки зрения потомков – она предстанет, быть может, в другом свете и обретет свою истинную цену.