Читаем Восстание полностью

Аарон с облегчением вздохнул, поняв, что англичане и не догадывались о его действительном имени и роде занятий. Аарон также смекнул, что его приняли за меня, и немало смеялся над этим в душе. Если бы Аарона уличили в чем-нибудь другом, то ему пришлось бы порядком поволноваться.

Допрос в штабе британской разведки продолжался целый день. Следователи сменяли один другого. Аарона рассматривали анфас и в профиль. Они заставили его пройтись по комнате, что было довольно опасно, ибо, как и я, Аарон страдал плоскостопием. Следователи метались от надежды что я — это он к отчаянию что он — это не я. Наконец, потеряв всякое терпение, один из них заорал: ’’Если ты — это не он, то докажи, что ты — это ты!”

Этого Аарон, к сожалению, доказать не мог. Не только он не был мной, но он даже не осмеливался быть самим собой. Его удостоверение личности, хотя и не говорило за него самого, действительно было настоящим документом. Аарон представлял человека, чье имя и фамилия значились в удостоверении личности. Аарон терпеливо ждал и не прекословил англичанам до тех пор, пока они вообще не отказались от мысли, что он — это я и начали верить уже его версии, подтверждаемой удостоверением личности. В конце концов Аарон был освобожден и оставался в подполье до самого конца восстания.

После Аарона англичане арестовали целый ряд ни в чем не повинных людей, которые хоть как-то по их мнению походили на меня. Англичанам было невдомек, что имевшаяся у них фотография ничуть на меня не была похожа.

Англичане лишь позднее узнали, что мы жили в нашей стране так же, как и всегда: почти открыто. Как мы могли скрываться в такой крошечной стране? Партизаны других народов проводили свои операции, скрываясь в трудно проходимых лесах и горах. В Эрец Исраэль не было ни гор, ни дремучих лесов. Мы не имели естественных укрытий. Члены Иргуна были все время на глазах у врагов. Тем не менее, мы видели англичан, но англичане так и не смогли увидеть нас. Конечно, у нас была масса вымышленных имен; в нашем распоряжении имелся широкий выбор поддельных документов, произведенных обычно в домашних условиях, но мы никогда не прятались в бункерах. Мы никогда не окружали себя кольцом телохранителей; у нас не было оружия для собственной защиты. Мы были учителями и студентами, действительными или воображаемыми. Мы были действительными или воображаемыми торговцами и бухгалтерами, инженерами и механиками. Короче, мы были самыми обыкновенными заурядными гражданами, ничем не отличавшимися от остальных жителей Палестины. Полиция чуть было не напала на след многих из нас. Наши ребята не раз побывали в цепких руках британской разведки. Но что англичане могли выудить у них? У них не было оружия; наши ребята на случай ареста носили с собой либо рабочие инструменты, либо удостоверения фирмы, где работали. Кто мог заподозрить мирных граждан в чем-нибудь, когда они шли на работу или возвращались с нее? Мы превращали врагов в людей с глазами, которые не видят, с ушами, которые не слышат и носами, которые не чувствуют никакого запаха.

Отсутствие телохранителей было иногда причиной потешных курьезов. Наши враги были не только убеждены, что меня сопровождает всегда и везде вооруженный до зубов телохранитель, но и смогли уверить в этом даже моих ближайших друзей. Один из них даже как-то выразил свое восхищение блестящей работой нашей службы безопасности. Он посетил меня дважды на дому нашего ’’ветерана” Меира Кагана Алекса. Дом Меира Кагана, место всех моих нелегальных явок, был окружен величавыми кипарисами. Легко было вообразить, что за кипарисами находились в окопах дюжие телохранители с автоматами наперевес. Как же они так ловко скрывались, что даже их теней не было видно? Вывод напрашивался. Посетив меня как-то во второй раз, он сказал мне: ’’Мне хотелось бы поздравить тебя, Менахем, с превосходно налаженной службой безопасности. Я уже хожу к тебе во второй раз и так и не увидел твоих телохранителей. Хорошо работаешь, браток...”.

Я, естественно, хранил молчание, ибо не мог сказать друзьям, хоть и близким, всей правды. Законы подполья не знают исключений, кроме того, я не хотел лгать другу. Потому я решил вообще ничего не говорить. Только когда мы покинули подполье, мой друг узнал всю правду. Я объяснил ему, что в свои посещения квартиры Меира Кагана он не видел моих телохранителей по той простой причине, что их не было.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 знаменитых тиранов
100 знаменитых тиранов

Слово «тиран» возникло на заре истории и, как считают ученые, имеет лидийское или фригийское происхождение. В переводе оно означает «повелитель». По прошествии веков это понятие приобрело очень широкое звучание и в наши дни чаще всего используется в переносном значении и подразумевает правление, основанное на деспотизме, а тиранами именуют правителей, власть которых основана на произволе и насилии, а также жестоких, властных людей, мучителей.Среди героев этой книги много государственных и политических деятелей. О них рассказывается в разделах «Тираны-реформаторы» и «Тираны «просвещенные» и «великодушные»». Учитывая, что многие служители религии оказывали огромное влияние на мировую политику и политику отдельных государств, им посвящен самостоятельный раздел «Узурпаторы Божественного замысла». И, наконец, раздел «Провинциальные тираны» повествует об исторических личностях, масштабы деятельности которых были ограничены небольшими территориями, но которые погубили множество людей в силу неограниченности своей тиранической власти.

Валентина Валентиновна Мирошникова , Илья Яковлевич Вагман , Наталья Владимировна Вукина

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное