Восставшие из небытия. Антология писателей Ди-Пи и второй эмиграции.

А я пошел к своему письменному столу.

Чтобы записать:

«Если вы живете в довольно-таки северном городе, если ваши окна при этом выходят в ботанический сад и если у вас есть бинокль, то…» и так далее.

…Показавшему нам свет

Роман, построенный, как это часто бывает у Л. Ржевского, на автобиографическом материале, рассказывает о чудесном выздоровлении приговоренного врачами к смерти бывшего военнопленного, ныне ди-пийца Вятича. Повествователь и знакомая Вятича актриса Мара, посещая больного наблюдают его выздоровление под воздействием русской девушки-остовки Анны Гуд.

Ниже помещены два фрагмента из романа.

Один, представляющий боковую сюжетную линию книги Ржевского, рассказывает о встрече друзей с находящимся в той же лечебницы солдатом Селезневым и его смерти.

Второй представляет реконструированную повествователем-филологом решающую встречу Вятича с Аннушкой.

Часть вторая

2

В конце мая застали мы однажды его [главного героя романа Вятича. – В.А.] в волнении и суете: утром в лазарет привезли больного, который оказался русским, а в прошлом – его ординарцем в первую осень войны. Связывали обоих боевые разные эпизоды и та особая дружба командира и солдата, которая не забывается. Словом – встреча! Помнится мне, я слышал уже раньше эту фамилию – Селезнев, не то даже видел его в полесском окружении.

– Да, да, конечно, видели, у меня в землянке, – говорил Вятич, снуя из угла в угол по палате. – В плен он попал тоже раненым, как и я. Потом, совершенно оголодавши, угодил к здешнему баварскому кулаку, где его и доехали: скоротечный процесс в обоих легких и в горле. Сняли его с транспорта в СССР, потому что началось кровотечение, и когда привезли сюда, он отчаянно протестовал, требовал, чтобы везли дальше, на родину. Главный врач вызвал меня для уговоров…

– Вас?

– Ну, да, в переводчики, чтобы его успокоить. Ведь он прямо-таки бушевал, хоть и сама кротость, – никогда не мог бы его раньше таким представить: «Хватит! Выпили из меня всю кровушку! Часу лишнего не хочу здесь у вас оставаться!»… Хрипит, кровь на губах… Узнал меня, разрыдался ужасно. Его рядом положили, как раз за стенкой, тоже в одиночку. Врач говорит, считанные дни… Вы посидите, я только загляну к нему на минутку, посмотреть, есть ли еще лед…

Когда Вятич вернулся, мы заставили его самого лечь и измерить температуру. Жар был порядочный, но он продолжал, несколько сбивчиво, рассказывать:

– Простой ведь колхозник, печник по профессии, но вы вообразить себе не можете, какой душевный и цельный человек! Благожелательность ко всем удивительная и готовность помочь… Я расскажу потом, как он отхаживал для меня одну лошадку, попавшую к нам как трофей. Когда ее отняли – мне по штату лошади не полагалось, – он чуть не плакал и все твердил, что несправедливо. К справедливости у него вообще особая какая-то тяга и вера, что вот она где-то тут, или придет во всяком случае непременно, – русского склада черта…

– Словом, второй Платон Каратаев, этот ваш Селезнев…

– Ну, как вам сказать… Прежде всего, он еще не стар и вполне безрелигиозен; Фроле-Лавре и вообще никаких молитв не знает, но вот эта вера его в какую-то общую целесообразность – она у него тоже как бы иррациональная, нутряная, так что, пожалуй, той же природы, что и каратаевская… Постойте! – он вдруг прислушался, опершись на локоть, и спустил ноги с кровати. – Собственно, нужно бы к нему туда постоянно сиделку. Я все время боюсь, что… Давайте зайдем к нему сейчас все втроем, на минуту! Это его подбодрит…

– Или повредит…

Мы поспорили немного, повредит или нет, и отправились.

Да, конечно, я где-то его уже встречал, хотя нужно было усилие, чтобы опознать прежнее его лицо в этом бескровном, с запавшими воронкой щеками в рыжей щетине; особенно глаза, бегавшие, помнится, раньше, как пузырек ватерпаса между надбровьем и скулами, а теперь стоячие и большие в воспаленной каемке век.

– Вот, Селезнев, земляки, тебя навестить… Нет, не шевелись и не раскрывай рта.! Петрович, в нашем был корпусе. А это – Мара…

У него сузились в углах глаза и на скулы выплыла краска. Мне надолго запомнилась стоявшая рядом на столике миска и в ней костистые пальцы с длинными в желтых гранях ногтями, вылавливающие мутные кусочки льда… Он вытер мокрую кисть руки о пододеяльник и подал мне, потом Маре.