Корни этого общественного лидерства и эксплуатации уходили в частную собственность. Деспотические хозяева функционального государства, чьи жестокие методы эксплуатации Энгельс однажды так красноречиво описал, остались неназванными. «С рабством, которое наиболее полно развилось в условиях цивилизации, произошло первое крупное распределение общества на эксплуататорский и эксплуатируемый класс. Это разделение существовало в течение всего периода цивилизации. Рабство – это первая форма эксплуатации, которая была характерна для античного мира; его сменило крепостное право Средних веков и наемный труд в недавние времена. Таковы три великие формы рабства, характерные для трех великих эпох цивилизации»
Ссылка на «цивилизацию» не исправляет упоминания об общем для всего мира пути развития. Но они демонстрируют, что Энгельс хорошо понимал, что он делает – или, еще лучше, что он скрывает. Согласно терминологии Энгельса, «цивилизация» идентична господству частной собственности. Благодаря этому разъяснению он задним числом признает, что его определение не включает в себя «варварский мир восточного деспотизма».
Регрессивные тенденции в предположительно прогрессивной позиции
Картина вырисовывается весьма неприглядная. Отцы-основатели научного социализма, которые, по их утверждению, основывают свою политическую практику на самой совершенной теории социального развития, на самом деле вредят делу истины, а вовсе ему не помогают, когда сталкиваются с самым выдающимся проявлением тоталитаризма. Почему? Неужели Маркс так низко ценил научную истину, что с легкостью ее искажал? Конечно, это не так. Та тщательность, с которой он документировал свои собственные экономические взгляды и описывал противоположные, доказывает, что он полностью подчинялся требованиям, предъявляемым к научному труду.
Сам Маркс очень четко выразил свои принципы. Комментируя недостойное поведение Мальтуса и Рикардо, он проклял всех, кто отказывался от научной истины и интересов человечества в целом ради любых других интересов. Ученый, утверждал Маркс, обязан искать истину в соответствии с внутренними потребностями науки и не задумываться над тем, как это повлияет на судьбу того или иного социального класса: капиталистов, землевладельцев и рабочих. Маркс ставил в пример остальным Рикардо, который никогда не отступал от этих принципов, называя их «не только честными с научной точки зрения, но и востребованными ученым сообществом» (Сборник «Бакунин. Политическая философия Бакунина: научный анархизм»). По этой же причине он называл посредственностью всякого человека, который подчинял научную объективность внешним причинам: «Человек, который пытается подогнать науку к точке, которая не выводится из его собственного интереса, каким бы ошибочным он ни был, а из внешних, чуждых и посторонних интересов, то [такой человек] для меня негодяй».
Маркс был последователен, когда отказывался подгонять науку под интересы любого класса; он стремился быть «стоиком, объективным и [преданным] науке». Он был также последовательным, когда сделал приписку, которая с точки зрения верных ленинцев и сталинистов звучала чересчур гуманитарно и воспринималась как ересь: «До тех пор, пока это можно сделать без ущерба для его науки, Рикардо всегда остается филантропом, каким он на самом деле и являлся». Маркс был столь же последовательным, когда называл нечестное поведение «грехом против науки».
Учитывая этот принцип, регрессия Маркса в оценке азиатского общества приобретает особое значение. Очевидно, концепция восточного деспотизма содержала элементы, которые парализовали его стремление докопаться до истины. Как член группы, стремившейся создать тоталитарное управленческое государство, настоящую диктатуру, и готовый для достижения своей цели использовать «деспотические» меры, Маркс не мог не признать, что восточный деспотизм и государство его мечты имеют много общего.