Вот так мы теперь живем

– Такой дар показывает, что он полезный член общества, а я всегда за то, чтобы поддерживать полезных людей.

– Даже если их собственные цели гнусны и корыстны.

– Здесь возникает очень много вопросов, мистер Карбери. Мистер Мельмотт хочет пройти в парламент и голосовать на той стороне, которую мы с вами по крайней мере одобряем. Не знаю, корыстная ли это цель. А поскольку на протяжении многих веков лучшие наши соотечественники стремились к тому же, я не вижу причин называть его желание гнусным.

Роджер нахмурился и мотнул головой.

– Конечно, мистер Мельмотт не из тех, кого мы привыкли считать достойными представителями консервативного округа, – продолжал епископ. – Однако страна меняется.

– Думаю, она катится к псам собачьим – на всех парах.

– Мы строим церкви куда быстрее, чем раньше.

– Молимся ли мы в них, когда они построены? – спросил сквайр.

– Трудно залезть людям в голову, – ответил епископ, – но мы видим плоды их мыслей. Думаю, люди в целом живут правильнее, чем сто лет назад. Больше стало справедливости, больше милосердия друг к другу, благотворительность расцветает, а если меньше стало религиозного рвения, то меньше и суеверий. Люди, мистер Карбери, вряд ли попадают в рай за то, что бездумно соблюдают внешние формы, полученные от отцов.

– Полагаю, милорд, люди попадают в рай за то, что поступают с другими так, как хотят, чтобы поступали с ними.

– Это самый верный путь. Однако мы должны надеяться, что кто-то спасется, даже если не исполнял эту заповедь каждое мгновение жизни. Кто настолько отвергся себя? Разве вы не хотите – и даже не требуете мгновенного прощения своего гнева? И всегда ли вы прощаете его другим? Разве не возмущаетесь, если вас осудили, не вникнув в обстоятельства, и разве не судите так других?

– Я не привожу себя в пример.

– Прошу прощения, что употребил второе лицо. Священнослужителю свойственно забывать, что он не на амвоне. Разумеется, я говорил о людях вообще. Если взять общество в целом, малых и великих, богатых и бедных, думаю, от года к году оно становится не хуже, а лучше. И еще я думаю, те, кто постоянно ворчит, как Гораций, что каждый век хуже предыдущего, обращают внимание лишь на мелочи перед глазами и не видят изменений всего мира.

– Когда писал Гораций, нравы и свободы Рима катились к псам собачьим.

– Но вскоре должен был родиться Христос, и люди уже были подготовлены к тому, чтобы воспринять Его учение. А что до свободы, разве ее не становится больше с каждым годом?

– В Риме боготворили таких, как Мельмотт. Помните человека, который ходил по Виа Сакра в шестиаршинной тоге и сидел в первых рядах как видный всадник, хотя был запорот плетьми за свои негодяйства? Я всегда вспоминаю его, когда слышу имя Мельмотта. Hoc, hoc tribuno militum![16] И он будет консервативным депутатом от Вестминстера?

– Вы знаете про плети как про непреложный факт?

– Я убежден, что он их заслуживает.

– Это едва ли значит поступать с людьми, как вы хотите, чтобы поступали с вами. Если он таков, как вы говорите, его со временем разоблачат и накажут. Вашему другу в оде, вероятно, пришлось несладко, несмотря на его иноходцев и фалернские десятины. Мир, возможно, устроен лучше, чем вы думаете, мистер Карбери.

– Милорд, полагаю, вы в душе радикал, – сказал Роджер, откланиваясь.

– Очень возможно, очень возможно. Только не говорите премьер-министру, иначе я точно не получу ничего из возможных будущих благ.

Епископ не был безнадежно влюблен и оттого смотрел на мир не так мрачно, как Роджер Карбери. Роджер везде видел разлад. Утром он получил письмо от леди Карбери. Она напоминала, что он обещал в случае крайней нужды ссудить ей денег. Нужда возникла очень скоро. Роджер Карбери ничуть не жалел о ста фунтах, которые уже отослал родственнице, но менее всего желал финансировать гнусные планы сэра Феликса. Он был совершенно уверен, что глупая мать отдала все деньги сыну на сорвавшийся побег, оттого и прибегла к его, Роджера, помощи. В письме он эти опасения не упомянул, только приложил чек и выразил надежду, что такой суммы будет довольно. Однако то, что творится в семействе Карбери, повергало его в отвращение и тоску. Пол Монтегю везет миссис Хартл в Лоустофт, говорит, что пойдет к ней снова, и, по всей видимости, не в силах с ней развязаться, и все же из-за этого человека Гетта с ним холодна. Роджер был убежден, что сделал бы ее счастливой, – не потому, что верил в себя, а потому, что верил в правильность своего образа жизни и своих принципов. Что ждет Гетту, если она и впрямь отдала сердце Полу Монтегю?

Вернувшись домой, он застал отца Бархема в библиотеке. Недавно с домика, где ютился отец Бархем, ветром сорвало крышу, и Роджер, хотя за последнее время несколько охладел к священнику, пригласил его пожить у себя, покуда ее будут чинить. Усадьба Карбери во всем превосходила священнический дом, даже когда там еще была крыша, и отец Бархем блаженствовал. Когда вошел Роджер, он читал свою любимую газету, «Стихарь».

– Видели, мистер Карбери? – спросил отец Бархем.