Возможности любовного романа

Мы с Ниной встретились на полдороге, в Йиглаве, пообедали вместе и вообще вели себя, как пара, которая рассталась, но пытается сохранить дружеские отношения. Наш день наступал только завтра. За кофе я понял, что мое терпение уже лопнуло, и взял Нину за руку. Нина, отпрянув, посетовала на то, что я нарушаю договор.

Как мы дожили до такого? Понятно, что за эти годы в наших отношениях произошли перемены, в том числе в расстановке сил. Когда мы с Ниной познакомились, ей было всего двадцать и, кроме себя, у нее ничего не было. Я был старше, опытнее и обеспеченнее, и именно поэтому мне хватило ума не заострять на этом внимание. У Нины была только она сама — то есть, самое главное; все остальное ей либо предстояло со временем обрести, либо оно не играло особой роли. Иногда, сомневаясь в себе, Нина спрашивала меня, чем она замечательна и как ей надо строить жизнь, но я знал только то, что она замечательна, а чем именно, мне казалось не столь уж важным. Наверное, я занимал чересчур буддистскую позицию: ее путь — тот, по которому она решит пойти.

Ей жилось нелегко в том смысле, что к ней постоянно кто-то приставал. Наверное, именно поэтому она постепенно выработала в себе разные защитные механизмы. В Индии говорят, что павлины поедают ядовитые травы и оттого их оперение столь великолепно. Нина, конечно, бывала временами гордой, как павлин, и соответствующим образом заботилась о своих перышках, но точно не собиралась питаться никакими ядами. Едва столкнувшись с чем-то, что казалось ей ядовитым, она тут же прибегала к противоядию. Как торговые представительницы парфюмерных компаний носят с собой чемоданчики с аккуратно разложенными в них пробниками, так и у Нины всегда была под рукой портативная коллекция противоядий. Если, к примеру, ей грубил какой-нибудь бездомный, то я не испытывал к нему ничего, кроме жалости, а Нина, не колеблясь, тут же ставила его на место.

Подобным же образом она вела себя и в отношениях. Как настоящая Барбарелла, она не знала границ в применении силы, которой у нее становилось все больше и больше. Нина была достаточно умна и достаточно уважала себя, чтобы, в отличие от других красивых женщин, не злоупотреблять своей привлекательностью. Нет, она не гналась за легкой наживой, но, с другой стороны, и полностью разоружаться не собиралась. Если я (за редкими исключениями) вел себя в близких отношениях, как анархо-пацифист, или хотел себя таковым видеть, то Нина всегда находилась в состоянии боевой готовности — была способна дать резкий отпор, когда ей вдруг что-то не нравилось, или напасть первой, когда считала, что это во благо. Если я был похож на Швейцарию и сохранял нейтралитет из своих собственных, возможно, не всегда честных соображений, то Нина напоминала старую добрую Америку: все свои силы она направляла туда, где происходило что-то неприемлемое или же то, что противоречило ее интересам, а значит, тоже объявленное неприемлемым.

В общем, мне нисколько не мешало, что Нина сопротивлялась миру, который ее домогался, — мне тоже не хотелось ее ни с кем делить. Но при этом я понимал, что в близких отношениях существуют только два варианта: либо ты пользуешься властью, либо от нее отрекаешься. И тот, кто властью пользуется, любить не может.

В таких размышлениях я и провел остаток обеда. Расплатившись, мы вернулись к машине и отправились на юг. Нина не знала, куда мы едем, — это было для нее сюрпризом. Я только попросил ее взять с собой какой-нибудь наряд времен Первой республики или хотя бы украшение.

К вилле на окраине местечка Початки мы приехали почти затемно: дни еще стояли короткие. Из больших окон на тонкий снежный покров лился тусклый свет, и в сумерках сада казалось, будто вас приглашают на бал. Мы зашли внутрь, отметились у стойки регистрации, и горничная в исторической униформе сопроводила нас по скрипучей деревянной лестнице в мансарду, где находился наш номер, а точнее — номер Ладислава Пешека.