Возраст согласия

– Ну-ну, не расстраивайся, моя милая девочка, я же люблю тебя. Ты такая красивая сейчас. Я тебя очень хочу. Всегда. Я прощаю, прощаю тебя. Ну, не плачь, детка.

Мне вспомнился момент из книги «Невыносимая легкость бытия»: главная героиня стоит перед зеркалом и изо всех сил старается приблизить свою душу к глазам. Она хочет, чтобы красота души отражалась в них. С горечью понимаю, что, видимо, это мне удалось. Зачарованное лицо Юры, его карие глаза, затуманенные желанием, нежный голос – все это стоило пролитых искренних слез.

С Серегой я виделась еще один раз. Мы все вместе ездили в центр покупать ему билеты на поезд, и, пока он стоял в очереди, я сидела на коленях у Юры.

На Лиговке, пока Ю. ездил в магазин за очередными болтами, Серега сделал мне из старых капельниц, которые почему-то валялись в углу большой комнаты, смешных человечков. Я так и не поняла, зачем он был нужен – основную работу Юра все равно делал сам.

На другой день мы поехали в магазин на Петроградке. Он хотел выбрать бойлер, чтобы поставить на Лиговку: стены для ванной комнаты были поставлены и теперь оставалась сантехника. Маленький магазинчик, уставленный белыми баками, обвешанный серебряными змеями-смесителями, действовал мне на нервы.

Я дергала Юру, нудела ему под ухо: «Ты скоро?»

Пожилая продавщица улыбнулась мне:

– Не переживай, скоро твой папа освободится.

Это меня добило. Я вышла из магазина, достала пачку Captain Black и запалила коричневую сигариллу. Сладкий ванильный дым поплыл в воздухе. В небе собрались пухлые облачка, казалось, что они вот-вот начнут играть в догонялки или особый облачный футбол.

Папа. Что-то кольнуло в груди. Я позволила себе задуматься, а что, если бы он был моим отцом? Может быть, в наших отношениях я ищу именно этого – отцовской заботы, которой у меня никогда не было? Ковыряться в этом было странно приятно, но я оборвала мысль. Было что-то нездоровое в этой истории. Я просто люблю его, и все.

Кто-то обнял меня за плечо. Это был Юра. Он бросил машину у дома, и мы пошли в соседний бар.

– Знаешь что? – сказал он, наклонившись ко мне. Его рука давно лежала на моей коленке.

– Что? – горячо прошептала я.

– Поехали на Лиговку.

– А как же.

– Ничего, скажу, бойлер поехал ставить.

Пошатываясь, мы зашли в метро. На эскалаторе Юра встал на ступеньку ниже и обнимал меня за талию. Мы смотрели друг на друга и над чем-то пьяно ржали. Вокруг были просто декорации, оттеняющие наши желания…

Но вот что-то резко впилось мне в голову – боль расцвела красными пучками.

Не сразу, но все-таки до меня дошло, что кто-то схватил меня за волосы сзади и тянет со всей силы. Затем раздается вой, еле различимые слова тонут в этом вое, многократно отраженном от ребристых внутренностей перехода: «Сууууккаааа!» В конце эскалатора, как в конце дурного сна, до моего затуманенного сознания доходит: это его жена.

Она бьет меня яростно, рвет волосы, и в этой быстрой, подлой атаке сокрыта вся ее боль.

До того момента, как Юра отцепил ее, орущую, от моей головы, скрутил и запихнул на эскалатор, идущий обратно, вверх, я, кажется, прожила тысячу лет в одинокой пустыне. Внезапно я вместо того, чтобы протрезветь, еще больше пьянею. Теперь мне остается только идти дальше, прочь от уходящих в пол ступеней. Я тупо смотрю в красно-коричневые клетки гранитного пола. Плачущий зомби. Моей голове уже не больно, но слезы беззвучно льются градом.

«Он уехал. Он ушел с ней. Я его больше не увижу». Пусть она сто раз еще меня ударит, но отдаст его!

В вагоне бездушного поезда больше не могу сдерживаться и рыдаю во весь голос, закрыв руками лицо. Пассажиры равнодушно взирают на мое пьяное, бесконечное горе. «Он ушел с ней, – только и бьется в моей голове. – Я его люблю, а он ушел».

От метро до дома добираюсь на попутке. У меня распухшее, красное, уродливое лицо. Я немного протрезвела и чувствую это настолько остро, что просто не в силах залезть в автобус. Поэтому ловлю машину. Там темно и уютно. Водитель что-то говорит, но я его не слышу. Мой мозг плетет спасительный кокон.

Дома меня ждет такая же пьяная мать и черно-белый фильм Бергмана по каналу «Культура». Страдающая героиня смотрит на убегающие рельсы. Выключаю и иду на кухню. Пью воду долгими глотками – это помогает не думать, отключить хотя бы на минуту сверло острых мыслей.

Через два дня Юра звонит и говорит, что дома трындец. Жену еле-еле удалось успокоить. Поэтому нам какое-то время лучше не видеться. Но еще через день приезжает.

Я вдруг говорю, что хочу в кино. Мы еще никогда не ходили в кино вместе. По серым улицам едем в «Аврору» на Невский. На «Кофе и сигареты» Джармуша. Я пью пиво, и меня мутит. Душно. Мой любимый Том Уэйтс беседует с милым Игги Попом. Юра лезет мне в трусы и доводит до оргазма, не отрываясь от экрана. Мы сидим в середине зала, и вокруг люди. Все они дышат горячим воздухом, духота становится почти осязаемой, живой и давит меня влажными пальцами.

Когда я выхожу на воздух, дурнота не проходит. Может, пиво было несвежим. Он везет меня домой, и весь вечер я сижу, прислонившись спиной к ковру на стене.