Возраст согласия

Чтобы добраться до остановки, нужно пересечь большой пустырь-парк, изрезанный дорожками и двумя большими прудами, в которых мы купались летом. Ныряли с головой и плевали на предупреждения о том, что вода там пригодна разве что для уток и черномазых цыган. Я до сих пор помню, как на затоптанном бережку вдруг обнаружила, что мой оранжевый купальник слишком плотно облегает половые губы, и огляделась – такого больше ни у кого не было. Стыд накатывал волнами. Гадкий оранжевый утенок.

Зимой, идя по парку, я смотрю в утреннее глубокое синее небо-океан, на которое нанесены белые мазки облаков. Иду сквозь холод, скрипя белым снегом, трясясь под дешевым пуховиком. В наушниках долбит драм-н-бейс, а в сердце – тоска по любимому. Тоска огромная, как небо. В сумке, что болтается на плече и постоянно сползает к локтю, валяются плеер и пара кассет, сигареты с зажигалкой, несколько учебных тетрадок и «та самая тетрадь» на 96 листов, исписанная неровным почерком, зарисованная синими и черными каплями крови, падающими с крестов, вытекающими из разрезанных рук.

Я трясусь в троллейбусе и думаю о том, как Юра любит демонстрировать меня разным людям: близким и не очень. Можно сказать, у него бзик на эту тему. Я, пожалуй, знала почти всех из его окружения, кроме жены.

Его сына я видела раза три или четыре, и каждый раз он представлял меня знакомой, чьей-то мифической дочкой.

Помню, как-то раз мы везли его сына во Дворец пионеров на Невский, и он играл на заднем сиденье с новеньким «Самсунгом»: тогда только появились цветные экраны и полифонические мелодии. Когда я повернулась к нему, он посмотрел на меня исподлобья. На мгновение показалось, что он все знает.

Однажды у Юры был объект в Старой Деревне. Его контора асфальтировала двор мебельной фабрики. Прямо напротив метро стояла большая коробка мебельного центра. Он, собственно, и принадлежал директору мебельной фабрики. Сам директор – симпатичный мужик, ездил на крутой «бэхе». Юра зачем-то брал меня на встречи с ним. Даже я понимала, как убого выгляжу в своем сером пуховике, который носила лет с четырнадцати. Разница была в том, что в четырнадцать он был мне великоват и выглядел свежее. К шестнадцати годам стал не таким длинным в рукавах. Юра упорно этого не замечал.

Однажды мы с ним опять пошли к этому самому директору. В офисе его не было, секретарша сказала, что он сидит внизу в кафешке. Спускаемся туда. За столиком в углу сидит директор, улыбается в усы, а рядом с ним актер Селин, игравший в сериале «Менты».

Юра что-то говорит, а я стою рядом и остро чувствую, как они оценивающе смотрят на меня. Под их взглядами я стала тупым, уродливым пуховиком: серым, затертым, не соответствующим даже этой обычной рыгаловке в мебельном центре. Меня мутило, но я просто стояла и вкрадчиво смотрела на них в ответ. Из-под пуховика выглядывали мои ноги в черных колготках. Кое-где они были незаметно зашиты. Иногда маленькие дырочки мы скрепляли лаком для ногтей. У бедных девочек из питерского гетто есть много способов хакнуть реальность.

Я вспоминаю все это не просто так. Мне нужно увидеть карту наших отношений целиком. Увидеть, как много ниточек-дорожек связалось между нами с Юрой.

Сердце выстукивает молитву, взывая к небесам: просто дай быть с ним, я люблю его, пусть мы будем вместе, я готова все отдать ему, пусть у всех все будет хорошо. Меня поглощают мысли об этом – я отдаю себя ему, для него мое тело, моя душа. Все о тебе, и все про тебя, и все для тебя, Юра, мой Юра. Только любовь права.

Я молюсь, глядя в глубокое синее небо-океан, за него, за нас, за всех. Я грязная, плохая, маленькая, древняя. Почему мне кажется, что я такая древняя? Я ничего не знаю, живу в книгах, живу в воспоминаниях о какой-то другой жизни или даже жизнях, которые иногда приходят ко мне в разгар самого шумного дня, и тогда я чувствую, что отделена ото всех этим щемящим чувством, словно меня посадили в отдельное помещение со стеклянными стенами. Я всегда была отделена, а сейчас еще одна стена разделяет меня и всех остальных, потому что люблю старого, женатого мужика, а еще я стала убийцей. Но снова я ощущаю неизбежность и рок. Я должна отказаться от всего и от всех, стать от них еще дальше…

Far Away, baby…