Возраст согласия

Голова раскалывалась.

Юра приобнял меня сзади и нежно поцеловал в шею. Вся моя злость на него снова куда-то утекла и превратилась в печаль, заполняющую зияющие вокруг меня пустоты.

Вечером он привез меня домой. По пути в машине я накачивалась пивом. Войдя домой, я села на кухне, открыла тетрадь. Писать было нечего. Просто сидела и смотрела, как цветет белая ночь – солнце не хочет закатываться и смотрит на меня через оконное стекло. Я сижу на нашей маленькой кухне, в нашем маленьком гетто, я одна и чертовски устала.

Мама лежит в интеллигентной отключке. Это всего лишь дополнение к картине, не более того.

Я встаю и с шумом выдвигаю ящик кухонного стола. Вытаскиваю оттуда нож с черной ручкой, большой и блестящий. Мы его никогда не используем в готовке, он просто лежит в кухонном ящике так, словно ждет каких-нибудь диковинных приключений.

Иду в ванную, включаю холодную воду и с силой режу по вене на левой руке. Раз. Еще раз.

«О маленькая девочка со взглядом волчицы, я тоже когда-то был самоубийцей» – слушать песню гораздо приятнее, чем делать по-настоящему. Тушь смывается слезами, ржавчина смывается кровью, но боль душевная, такая сука, не смывается ничем.

Красные струйки выползают из разреза. Подставляю запястье под струю холодной воды. Так и не добралась до главной вены. Слишком больно.

Иду на кухню. Тетрадь все еще открыта. Макаю правый палец в разрез и размашисто пишу красно-коричневым.

Выхожу из квартиры и иду на общий балкон. Обэжэшник, карикатурный мужик с тремя волосинами в пять рядов, говорил на уроке, что самоубийцы никогда не прыгнут с крыши, если им показать, что будет с их телом после этого. Да ну? Я хочу проверить.

Однажды из окна школы я видела женщину, упавшую с десятого этажа. Тело накрыли простыней. Сквозь ее тонкие нити быстро расползлось большое красное пятно в области головы.

В какой-то глупой и неуверенной сосредоточенности я пытаюсь перелезть через балконное ограждение и понимаю, что не могу. Нога застывает на полпути, словно не понимая, что от нее требуется. Но я не сдаюсь и решаю разыграть спектакль до конца, хотя бы для самой себя: поднимаюсь на три этажа выше и смотрю вниз, загипнотизированная кругами люков, врезанных в асфальт. Они существенно уменьшились.

Наконец сдаюсь и спускаюсь на свой этаж, прислоняюсь спиной к прохладным фиолетовым квадратикам плитки и сползаю на корточки. Закрыв лицо руками, рыдаю долго и безутешно, как ребенок, который заблудился в темном лесу.

Внезапно я оказываюсь в полной темноте. Она постепенно оживает чернильными пятнами и вибрирует, проявляя зеленые оттенки, – это широкие листья пальм шуршат на ветру. Из-за листьев выглядывает уже знакомая мне пушистая голова. Наверное, я совсем одурела от алкоголя, мне кажется, что в больших тигриных глазах стоят слезы, но сам он улыбается.

Я слышу голос, даже не слышу, а как будто знаю слова. Они приходят из глубины сознания: «Вся эта боль пройдет. Скоро у тебя все наладится. Ты еще многое увидишь и узнаешь, познакомишься с удивительными людьми. Твоя жизнь будет радостной. Не спеши на другую сторону. Будь здесь и сейчас. Верь и жди».

Я обнимаю большую пушистую голову, его шерсть ласкает мне кожу. Омываю эту пушистую бархатистость слезами. Внезапно все исчезает. И снова остается только пульсирующая тьма.

Открываю глаза, встаю и иду домой.

Лицо опухло, с левой руки все еще капает кровь – она всегда плохо сворачивалась. Нахожу в буфете бинт и кое-как заматываю запястье. Завтра новый день.

Я буду жить.

* * *

Отвези меня к дяде, прошу я Юру. И липовый дядя везет к дяде настоящему. Смешно три раза. Похоже, я серьезно надеюсь, что пустынные леса и чистая вода приозерского края излечат меня. От чего? От себя? Но в городе я задыхаюсь. Все еще саднит мое запястье, надрезанное на семнадцатый день рождения.

И вот два часа подряд мы летим на «мерсе» под стальным небом. С двух сторон в поклоне стоят северные леса. Когда-то они были отняты у финнов в кроваво-стыдной борьбе и до сих пор хранят обросшие мхом останки фундаментов и стен. Я задумчиво курю и вспоминаю – в детстве путешествие на электричке к дяде казалось вечностью. Тогда под дождем, заливающим окна вагона, сосны-березы сливались в тоскливое месиво. Казалось, конца и края не будет этой темной зелени, взбитой холодной водой…

Удивительно, но я помню, где дядин дом, хотя была последний раз у него в девять лет. Тогда мама послала меня с бабушкой в ссылку – «оздоровляться». Накануне я почти всю ночь не спала, сжимаясь на перекрученной простыне и глядя в окно. Спасал только кассетный плеер, подаренный мамой, и кассета с тупой русской попсой. Помню, как долго мы топали от станции пешком – три километра казались бесконечными. Я обливалась потом, неся оранжевый брезентовый рюкзак. Тело гудело и просило пощады.

И вот сейчас мне семнадцать. Я приезжаю на серебряном «мерсе» с двумя пакетами жрачки и подержанным CD-плеером, который купила с рук на свои сбережения.