Возраст согласия

Меня мутит от нашего долбанутого района, где нет никого, кому были бы известны настоящие поэты. Где тебя ловят во дворе и предъявляют, что твой большой палец слишком сильно отстоит от других пальцев. Это ненормально. Ты урод. И будешь теперь вечным изгоем: ни покоя тебе не будет, ни радости. Мы найдем в тебе любой изъян и водрузим на большую подставку, чтобы все любовались. Белая ты наша ворона.

Боже, благослови детей и зверей. Даром что иногда и дети как звери – храни их тоже и дай мне свободы от тупости человеческих сердец. Иногда они так заросли крапивой, что и не подберешься.

Так трясет в этом поезде – душу вытряхивает и стучит по мозгам. Хоть бы кто к себе прижал и отвез подальше, приласкал, сказал: «Маленькая ты моя девочка, я буду любить тебя, заботиться о тебе, ласкать тебя нежно». А я бы его тоже нежно-нежно везде трогала, и целовала, и шептала бы: «Спасибо, милый ты мой, любимый, я твоя навсегда». Голова моя на каком-то чужом мужике – он не сопротивляется, но и увозить меня не хочет никуда.

На выход, тряпка, твоя остановка. Соберись и не шатайся. Свежий воздух пьянит еще больше.

Руку поднимаю, смотрю бодренько в багровую ночь. «Нива» подъехала. Приветики. Мужик за рулем и девчонка рядом. Я сяду назад, да. Покататься? А поехали. Пьянка – зло, однозначно.

В руках банка джина. Я уже не чувствую вкуса, просто лакаю его, как собака. Как умирающий в пустыне пьет из плошки, поднесенной добрым самаритянином.

За окном пролетают какие-то пустоши. Куда мы едем, а? Мне чего-то плохо, ребята. Давайте домой. Я скажу адрес.

Подождите. Папапапарам, пампарарам – смешной мужик с большими губами по радио надрывается, я помню клип, где он кривляется, усатый.

Ты мне сейчас что, суешь член в рот? Или показалось? Я не хочу. Не надо.

Я буду спать.

Да не сплю, не сплю. Отвезите на Пятилеток, да. На перекресток. Семи-и дорог. Нет, это шутка. Обычный перекресток.

Да-да, здесь. Наверное. Улица раскрашена темно-желтым, отблесками фонарей, и ни одной машины, главное, – видимо, дохера поздно. Глаза разъезжаются, надо дойти. Это трудно, но необходимо. Не хочу я в «Ниву» обратно. Пускай сами катаются и друг другу суют разное.

Это я, Олег. Ты удивлен? Не знаю, я че-то пьяная в дым.

Ты суешь меня в ванну, шторки нет, и все льется на пол. Я болтаюсь в воде куском мяса, ты меня моешь, что ли? Я грязная? Отмой, это норм.

Сквозь дымку я вижу, что ты вроде как рад. Чистой быть так приятно.

Кожа у меня нежная, светится в отблесках телика на мятых простынях. А у тебя огромный член, ты сажаешь меня на него – это как благословение, хотя все тело будто залито анестезией. И я прыгаю, кручусь, царапаюсь, как бешеная кошка в трансе. Вижу только кусочки наших долбящихся тел.

Мы долго изнуряем друг друга, а потом в изнеможении падаем и засыпаем в обнимку.

– Это было хорошо, – говорит парень моей подруги утром.

– Мне нужно скорее домой, – отвечаю я.

Олег заводит раздолбанные «Жигули». Они недовольно урчат и дышат паром из-под капота. Но все-таки заводятся. Мы продираемся сквозь коричневую снежную кашу. Ею завалены все дороги – не успели расчистить. Машина сдыхает прямо под Наташкиными окнами. Ехать дальше категорически отказывается. Я выхожу и быстрым шагом иду во двор. Холодные пальцы больно щиплют щеки. Почти бегу, чтобы скорее оказаться дома. Если Юра позвонит, я должна сама подойти к телефону.

Семь утра. Звонит мобильник. Он хочет поехать на дачу. Будет у меня к девяти. Вздыхаю с облегчением.

После вчерашней попойки он проспал все утро.

Быстро умываюсь. Из зеркала на меня глядит зеленоглазое чудо. Губы красные, веки припухшие, щеки бледные. Уставшее, но вполне довольное собой.

Мама первый день на работе. В холодильнике вареная колбаса – место среза уже начало заветриваться и краснеть, кусочек сыра без дырок, маргарин «Рама» в пластиковой миске. В пенале нахожу подсохший батон. Там же нашлась пачка сухариков «Три корочки» с томатом и зеленью. Режу батон, мажу маргарином, кладу сыр и колбасу и запихиваю в себя вместе с сухариками. Запиваю растворимым кофе «Нескафе» из большой кружки. Главное, положить побольше сахара. Тогда вполне.

После нехитрого завтрака не знаю, чем себя занять. Поэтому тупо сижу, опершись о белый стол в серых разводах. Узор такой. Чтобы купить этот убогий кухонный гарнитур, маме нужно было стоять в бесконечной очереди. Или дать на лапу. Или иметь знакомых, которые помогут бесплатно. У мамы были знакомые. Так она купила не только кухню – стол, тумбу, пенал, три такие же страшненькие табуретки, неказистые, как все остальное. Но еще приобрела телевизор, плиту, холодильник. Послушать маму, так Советский Союз хоть и был раем, но купить что-либо было весьма проблематично. Более того, она не хотела вступать в комсомол и ходить строем, лизать чужие жопы для продвижения по карьерной лестнице. Ее друга, переводчика с испанского, однажды посадили за тунеядство. Зато были очень дешевые билеты на самолет куда угодно. И вообще все было очень дешево. Стоило буквально копейки. Не то что сейчас.