Возраст согласия

Он быстро ест, и я тоже старательно пихаю в себя еду. В желудке что-то переворачивается так, словно я выпила больше водки, чем организм способен принять. Мне удалось доесть почти до конца, когда Юра просит счет. С облегчением выдохнув, я откладываю ложку.

На улице, пропахшей солнечной пылью, меня неожиданно, без всякого предупреждения, выворачивает прямо на асфальт. Капельки рвоты летят на бежевые босоножки из мягкого кожзама. Из глаз льются слезы. От стыда я боюсь даже взглянуть в сторону Юры. Он дает мне платок с голубыми линиями, я вытираю глаза и рот. Мы садимся в машину. Во рту у меня привкус копченой колбасы из солянки, и я боюсь, что меня вырвет снова.

Юра сидит рядом. Лицо у него окаменевшее. На лбу три глубокие морщины. Раньше я их не замечала.

– С тобой все в порядке? – наконец спрашиваю я у него. Не сказав ни слова, он выходит из машины. Я смотрю сквозь лобовое стекло – улица залита солнцем, и люди неспешно передвигаются в коротких платьях, легких рубашках и брюках. Симпатичная девушка с длинными распущенными волосами ведет за руки двух малышей. Маленькие ананасики умильно переставляют ножки и тянут пальчики вперед, что-то показывая маме. Я снова прикладываю платок к глазам, стараясь выбрать сухое место. Во рту собралась нестерпимая горечь.

Дверь открывается и закрывается с глухим звуком. Юра подает мне стеклянную бутылку. Это боржоми – настоящее спасение. Я с благодарностью принимаю ее из его рук и пью маленькими глотками горьковато-солоноватую жидкость.

– Ты знаешь… – начинает Юра, и я внутренне сжимаюсь, ожидая услышать: «Больше не хочу тебя видеть». Но он говорит о другом. – Когда я был совсем молодым, ну, может, постарше тебя, у меня была девушка. Симпатичная. Я ей очень нравился, можно сказать, она бегала за мной. Всегда она приходила ко мне домой. Мама ее всегда пыталась накормить, ей она казалась слишком худой. Мне она тоже очень нравилась. Один раз мы с ней пошли на танцы…

Он улыбнулся чему-то из своих воспоминаний. И эта улыбка о чем-то далеком, из его недостижимой молодости, больно меня кольнула. Я почти не слышала, что он говорит. Только смотрела на его лицо: в профиль он напоминал мне римского императора. Умудренного опытом, решительного, властного.

– …ее тогда вырвало на моих глазах, – донеслось до меня, и я стала слушать внимательнее. – Почти как тебя сейчас. И у меня как что-то щелкнуло. Я просто больше не мог ее видеть. Представляешь? Стал избегать. Такое отвращение сильное возникло…

У меня внутри все съеживается, как целлулоидная пленка, когда ее кидаешь в костер. И жарко, мутно становится. Хочется вжаться в сиденье и слиться с ним, перестать выпирать всем своим несносным телом.

– Но с тобой не так. Странно, я все равно понимаю, что люблю тебя. Милая…

И смотрит на меня. И вытирает мои глаза. А я отворачиваюсь, открываю дверь и снова шумно блюю на асфальт.

Дома опять две полоски, как кусочки двойной сплошной. Ее нельзя пересечь. Две параллельные линии – они никогда не пересекутся в пространстве, даже если будут бежать рядом друг с другом целую вечность. Я беременна второй раз.

Думаю о квартире на Лиговке. Иногда по пьяни Юра говорил, что это наш будущий дом. Он даже позвонил как-то моей маме, пьяный в дым, и орал в трубку, что купил квартиру для меня, что любит меня, а не вот это вот все. Что он для меня все сделает.

А мама ему спокойно ответила, что он, может, и хороший мужик, но как-то совсем не орел… Внешне она давно смирилась с нашей связью. Да и могла ли она что-то сделать со мной, если уж со своей жизнью не могла разобраться?

В квартире на Лиговке он уже все, что не было разбито, разбил и перетер в труху. Когда мы заходили в нее, серая пыль времени плотной тучей облепляла нас, потных, пьяных, влюбленных. В перерывах между актами любви на древнейшей, продавленной, чихающей пружинами тахте Юра перестраивал и перекраивал квадратные метры небольшой квартирки.

Нежно гладя, брил меня в ванной, обшитой гипроком. При этом он был похож на мальчика, который держит в руках особенно дорогую ему модельку. Эти непрочные стены он ставил вместе с Сергеем. Бранил за то, что слишком сильно спускаю воду в туалете – он только-только поставил новый унитаз и залепил пол со стенами блестящей глянцевой плиткой. Матерясь, ставил коричневые двери со стеклянными вырезами. Вызывал знакомого сантехника. Тот лукаво лыбился в рыжие усы и интересовался, не лопнет ли на мне моя слишком короткая мини-юбка.

Разливал водку в пластиковые стаканы и снимал хоум-порно на старенькую видеокамеру. Пошло шутил, а я смеялась над каждой идиотской шуткой и скабрезно шутила в ответ, иногда матерясь, как сапожник.

Я думаю об этой квартире. О том, как однажды он вернулся из строительного магазина и, увидев меня сидящей на зеленой, облупленной батарее у окна, спросил:

– Ты что, ужин греешь?