Возраст согласия

У нас не было своей дачи. Когда я была маленькая, либо прыгали по друзьям, либо снимали. Последний раз отдыхали вместе в домике при детском лагере, когда мне было четырнадцать лет. Я тогда читала «Пролетая над гнездом кукушки» и стеснялась, что приехала с мамой, а не с другими детьми.

Пока я думала об этом, под окном раздался гудок. Я выглянула. Это был он. Любимый. Серебряный.

Надев свой уродский пуховик, ну а что, другого нет, я выскочила из дома. Юра сразу рванул с места. Даже зимой он не забывал про свою двухэтажную дачу.

А я просто хочу быть рядом.

Как только мы выезжаем из города, снега за окном становятся ослепительно-белыми. Солнце желтыми лучами пересчитывает сугробы.

Кажется, что в доме холоднее, чем на улице. В дровах у печки валялась свернутая ежедневная прокладка. Почему-то эта незначительная деталь намертво в меня вгрызлась. Я стала представлять его жену, которая кидает эту самую прокладку у печки. Но ее образ упорно не желал вырисовываться: я видела ее только совсем молодой на фото вместе с Юрой и жалкие кусочки во время нападения. Вроде бы короткие кудрявые волосы. Но какого цвета? Вроде бы очки. Но какой формы? Пухлые щеки, искаженный ненавистью рот – рваная рана ревности. Желтые полоски, черные полоски, белые полоски.

Я лежу на заднем сиденье, раскинув ноги. Внезапно Юра меняется в лице.

– Что там? – спрашиваю.

– У тебя все красное тут, все растерто.

Смотрю между ног – красные полосы идут от внутренней стороны бедра к лобку. И он тоже весь покрасневший, вспухший.

– Я почти ничего не помню, что было вчера после того, как ты отправил меня домой. Но, кажется, меня изнасиловали.

– Боже, боже, – только и шепчет Юра. Он больше ничего не говорит. Не спрашивает.

А потом с тихим стоном залезает на меня. Внутри все разболтано, разворочено чужим, большим, горячим. Он чувствует это. Я тоже чувствую это. Юра почти плачет, но все-таки ему удается кончить, и какое-то время мы просто лежим обнявшись, не шевелясь. Обнимаю его и нежно глажу по голове.

За окном блестит яркая, нетронутая белизна. Снега цвета бесконечного одиночества.

Радио поет: «Все в порядке, все нормально, я беру тебя с собой, я беру тебя с собой в темный омут с головой».

Пытаюсь подпевать, но слова тонут в странном шерстяном комке. Он поселился в моем горле. Почти не дает вдохнуть.

Глава 13. Конец жизни

Я сижу на асфальте и рисую мелками. Вернее, пишу: «Юра, я люблю тебя», прячась в тени от «мерса». Рядом стоит еще один «мерс» темного цвета. S-класс покруче, чем наша «цешка». Усатый владелец не открывает окна – наслаждается кондером. Майский день непривычно жарок. Юра ушел по каким-то делам. Я даже не знаю, где мы. Где-то на одной из линий Васьки. На этом острове я родилась и прожила целый год. Может, поэтому мне так нравятся эти тесные улочки, стиснутые домами. Стены в лепнине и маленькой плитке, осыпающиеся кирпичной крошкой.

Прошлой ночью мне приснился крокодил, выглядывающий из-за угла комнаты, и кровь на полу. Кого-то этот крокодил сожрал.

На моем сиденье лежит зеленый том – «Бесы» Достоевского. Когда Юра надолго уходит, я читаю книгу, посасывая чупик или жуя сухарики «Емеля» с холодцом. В сумке валяются обрывки от пачек жвачки, пачка «Вирджинии», кассеты Portishead и Дельфина – в машине у Юры все еще кассетный магнитофон, а также любимая тетрадка. Периодически я хватаю ее испачканными мелом руками, достаю синюю ручку – она плюется чернилами – и записываю свои мысли о любви, жизни и вообще.

Неподалеку от того места, где я сижу, в углублении асфальта – большая черная лужа. По ее поверхности бензиновой пленкой расползается сине-оранжевый дракон.

Мне уже хочется в туалет по-маленькому. Я оглядываюсь по сторонам. Один раз он оставил меня в машине у небольшого сквера и ушел. Надолго. Я спокойно читала книгу. Но было холодно. И через час я почувствовала, что скоро мой мочевой пузырь разорвется. Я вышла из машины, закрыла ее. Положила брелок в карман и побежала на улицу. К счастью, неподалеку оказался магазин и офис маминой работы. Меня там узнали и спокойно пустили в туалет.

Но сейчас легкой походкой, в рубашке с коротким рукавом, ко мне возвращается он. Золотистая оправа очков ловит солнечные зайчики. Он подходит и смотрит на мои художества. На мои пальцы в розовой и белой пыли. Читает. Притягивает меня к себе.

Я стряхиваю мел с пальцев и обнимаю его, глажу по спине.

Мы едем в кафе «Камелот». Неподалеку я делала аборт. Неприметная клиника пряталась в одном из арочных подъездов. Я даже не могу разглядеть, в какую дверь тогда заходила.

Мы заходим в кафе. Оно вполне оправдывает свое название. Все залито коричневыми тонами, в нишах спрятался декоративный кирпич. Много темного дерева, отполированного до блеска. В стены вделаны фальш-перила. Мы забиваемся в угол, и Юра заказывает солянку. Мне кажется, что я хочу есть, но когда приносят густое варево в глиняном горшке, с трудом впихиваю в себя ложку.

– В чем дело, почему не ешь? – Лицо у Юры строгое. Он не любит, когда что-то расходуется просто так. – Вкусно, давай не отставай.