Возвращение крестоносцев

С начала операции в Сирии крестоносная армия потеряла почти сто пятьдесят тысяч человек, убитыми и ранеными, но по сравнению с достигнутым успехом это были мелочи, тем более, заранее запланированные. Египетские легионы передислоцировали на основной фронт, никто теперь не сомневался, что Египет сохранит нейтралитет. Отдохнувшая и пополнившаяся новыми пилигримами армия двинулась на Ирак.

Приобретённый тяжёлый опыт не остался забытым, крестоносцы наступали по принципу «Festina lente»[2], высылая вперёд разведку, накрывая огнём любые стационарные цели, взаимодействие с ооновской авиацией стало обычной вещью.

Началась рутинная военная работа, в ходе этой работы старые солдатские истины о взаимовыручке и нежелании класть попусту голову на плаху вышли на первый план, рассказы ветеранов о заградительных отрядах перешли в разряд мифологии, километр за километром разношёрстное воинство Христово превращалось в закалённую, с формирующимися традициями армию, ей не хватало разве что командующего, которому можно было проорать: «Ave, Caesar!»[3], и тогда эта армия совершит чудеса.

Эти перемены в настроении крестоносцев, и рядовых легионеров, и их командиров чутко уловил цензор Ялуш. Он был неподдельно возмущен тем плохо скрываемым высокомерием, с которым говорил с ним генерал Кеплер.

Ялуш прибыл в войсковую группу согласовать операцию по уничтожению Мосула. В городе скопилось около четырехсот тысяч человек: остатки исламистской армии, мирные жители, беженцы, в основном шииты. Предполагалось выпустить вперёд суннитов-курдов, обещанный геноцид являлся одной из разменных монет на переговорах кардинала Канелли в Эрбиле. Крестоносцы входили в город через несколько дней, когда воевать уже было не с кем.

Ялуш смотрел на Кеплера и не узнавал бывшего бундесверовского полковника, размазню во время дамасской резни, который нёс полную чушь про правила военных действий, его личном нежелании попустительствовать азиатским разборкам и так далее и всё в том же духе. Генерал охолонился лишь тогда, когда цензор резко указал на полномочия, позволяющие отрешить его от командования. «В руководстве армии начинается вольнодумство, — написал он в тот же день специальным шифром кардиналу Канелли. — Ситуация пока под контролем, но тенденция настораживающая».

После блистательно проведённой операции по захвату телерадиоцентра в Эр-Ракке Ялуш был назначен личным легатом Папы в крестоносной армии. Это была особая должность, с неограниченными правами, сродни Великому Инквизитору Средневековья. Ялуша боялись, ненавидели и уважали одновременно, ни его личность, ни его должность никак не вписывались в складывающееся понятие боевого братства.

Пожалуй, впервые за время военной компании цензор задался вопросом о будущем крестоносной армии. В операционных планах, которыми он руководствовался, об этом ничего написано не было, вероятно, воины Христовы должны вернуться в родные страны и заняться… Чем заняться, подумал Ялуш, за время войны они неплохо научились убивать, вот только кого убивать в Европе?

Цензор встретился с группой наиболее отличившихся капралов и вручил каждому чек на десять тысяч долларов. Среди прочих он отметил Мирослава Янковского, львовский здоровяк возмужал, черты лица ожесточились, приобрели грубые формы и ухмылку профессионального наёмника. Выжил, подумал Ялуш, в некотором смысле мой крестник, надо взять на заметку, может пригодиться в каком-нибудь особо опасном деле. Куда же вы будете тратить деньги, победители в этой приближающейся к завершению войне?

Крестоносная армия наступала, не слишком быстро, но уверенно и методично как хорошая европейская машина. Багдад обошли, обложив кольцом, по предварительной договорённости в городе была установлена ооновская администрация, после победы над Исламским Государством[4] бывшая столица Ирака получала статус вольного города под международной опекой, подобно Гонконгу и Гиблартару во времена «холодной войны».

Бои по-прежнему были упорные, исламисты сопротивлялись с фанатизмом обречённых, но сейчас даже самый «зелёный» новобранец понимал: у них не осталось ни одного шанса, вопрос только времени, когда хабиби загонят окончательно в воды Персидского залива.

О будущем начал задумываться и капрал Янковский. Не то чтобы у него появилось время для пустых мыслей, дни и ночи также были заняты изнурительным трудом наступающих, против которых воюют партизаны, но его действия приобрели автоматизм и отточенность настоящего вояки. За время войны его взвод пятикратно сменил состав, но самому Мирославу везло невероятно, не считая лёгкого ножевого ранения, полученного под Эр-Раккой, хотя за спинами он не прятался и научился рисковать жизнью ровно в той мере, какой требовали обстоятельства.

— Что будешь делать после войны? — спросил ротный Бартош. Они доедали свежий хербель[5] из котла в очередной арабской деревне. Деревню взяли с ходу, исламисты не удосужились выставить постовых, и теперь с удовольствием обедали предназначавшейся для других и не успевшей остыть кашей.