Возвращение в Михайловское

В сраженье смелым быть похвально,
Но кто не смел в наш храбрый век?
Все дерзко бьется, лжет нахально…
Герой! Будь прежде человек!..

Но он потом сократил… «И я бы мог, как шут…» Это никуда не уходило от него. Он так и рисовал виселицы. Сколько было участников войны среди повешенных? Трое, четверо? Нет, трое: Пестель, Муравьев, Рылеев… И двое – участники Бородина и с золотыми шпагами за храбрость. Он вдруг понял, что 13 июля 1826-го пришел настоящий конец Великой войны.

Победители предъявили счет родине, за которую сражались. Вот! И что из этого вышло.

Ужасно, если честно. Просто плохо!

IX

Он думал, что про него совсем забыли (власть). Он сетовал в письмах: «Вот каково быть верноподданным! Забудут и квит!» Молился: «По крайней мере, пускай позволят мне бросить проклятое Михайловское!»

Ан не забыли, не забыли!

9 июля из Петербурга выехал некий Бошняк Александр Карлович, херсонский помещик, с фельдъегерем Блинковым. Бошняк имел с собой открытый лист за № 1273, выданный из канцелярии Его Императорского Величества. Лист давал право на арест Пушкина Александра – только и всего!

Лично государь император мог вполне к этому листу не иметь никакого отношения. Для Бошняка этот лист добыл (или выпросил по знакомству в канцелярии) граф Витт – тот самый, начальник южных военных поселений. А почему херсонский помещик едет с фельдъегерем кого-то арестовывать в Псковскую губернию по поручению начальника южных военных поселений – не спрашивайте. Весьма вероятно, мы и не поймем. Это загадки бюрократии российской, которые есть и пребудут, верно, всегда. Дело в том, что графу Витту повезло: ему удалось подослать провокатора Шервуда к южным заговорщикам, после чего соответствующая бумага легла на стол императора Александра Павловича – правда, перед смертью уже. Но ею сумели воспользоваться другие: с того, мы помним, начались аресты на юге – еще до событий в Петербурге. В общем… Витт сорвал один крупный куш и хотел теперь сорвать другой. Обличить Пушкина. Как многие российские начальники он был убежден, что Пушкин лишь случайно оказался за бортом официального следствия по делу о заговоре. Военным генерал-лейтенант Витт был неважным. Один из русских генералов писал о нем Денису Давыдову (вне всякой связи с Пушкиным): «Нам нужна война, нам нужна война… вон в мирное время и Витт становится фигурой!» – это был типичный генерал для мирного времени. Пушкина Витт немного знал еще по Одессе. «Гражданской женой Витта» (как теперь говорят) была прекрасная полячка Каролина Собяньская. Считается, что она была шпионкой – только неизвестно чьей. Представляя себе бюрократический почерк Витта – скорей всего, шпионкой его самого. Пушкин за ней ухаживал в Одессе. За ней многие ухаживали. Он писал ей стихи. Он многим писал стихи. О поступке Витта по отношению к нему, по всей вероятности, он так и не узнал.

Агент Бошняк был помещик, как мы сказали, но не совсем помещик и не совсем обычный сыщик. Он был еще известный в определенных кругах ботаник, автор нескольких заслуживших внимание книг. И к порученному делу отнесся всерьез – как исследователь. Он стал объезжать округу, нюхая воздух. Пытаясь все разузнать о Пушкине и как можно подробней. И ничего не мог услышать, что хотел или что собирался услышать. Нет и нет! И помещики в окрестностях, и купцы из Новоржева, и крестьяне – что богатые, что бедные – твердили одно: «Нет, не говорил…», «Нет, видят его редко…», «Живет замкнуто», «бывает только у Осиповых…», «Нет, ничего не говорил такого…», «Добрый барин…», «Со своими мужиками иногда за руку здоровается…» – Это чуть взволновало Бошняка. Но в ответ было одно: «Крестьяне вокруг его плохо знают…», «Нет, песен не пускал в народ…» – это был особый вопрос – о «песнях». Особый интерес. Первое время следствия по делу декабря агитационные песни Рылеева и Бестужева приписывались Пушкину. «Все крамольные стихи ходят под моим именем, как все похабные под именем Баркова». Только отставной генерал Пущин, помещик жадрицкий, знакомый Александра по Кишиневу, у которого Бошняк провел весь день – тот принимал его подчеркнуто гостеприимно, вместе с женой и сестрой, бросил как-то кисло: «Вообще-то, он смирнее стал, гораздо смирней!..», намекая, что раньше, мол, был не смирен! Ну, понятно, почему генерал был сдержан особенно и почему Бошняк провел у него весь день: он был некогда командиром бригады, в которую входила знаменитая 16-я дивизия Михаила Орлова. И он был тогда еще главой кишиневской масонской ложи «Овидий», в которую входил и Пушкин… – «Той, за которую закрыты в России все ложи!» – еще при царе Александре. На нем было даже членство в Союзе Благоденствия, но к следствию его почему-то не привлекли. Ему было чего опасаться.

В общем… в итоге своих безуспешных поисков Бошняк оказался в монастыре у настоятеля – игумена Ионы. Тот угостил его, конечно, своей наливкой. Речь пошла о Пушкине…

– Он, говорят, какую-то песню пел с нищими у ворот монастыря?