Возвращение в Михайловское

– Не знаю. Вдруг барон Дельвиг разразился? А может, кто-то другой! Ну, мало ли у нас поэтов?..

– Александр, Александр! Брат мой во музах!.. Я знаю, что ты меня как поэта в грош не ставишь! Может, прав. Хотя… Время покажет, время покажет! Но неужто ты думаешь, что как профессионал… то есть поэт знающий, я не отличу – Пушкина-младшего от какого-нибудь другого поэта?..

Все в порядке! Он опять был «Пушкин-младший». Племянник. Ничего не попишешь! Тут оба взялись за трубки, ибо разговор ни к чему хорошему не вел, а ссориться не хотелось – ни тому, ни другому.

– Я получил письмо Катенина, – сказал Александр.

– Да, знаю. Его вернули…

– Он занят теперь на театре своей «Андромахой».

– И счастье, что он не ввергся ни в какие передряги, которые так потрясли наше общество. Мне думалось, ему это свойственно. Как тебе…

– Я лично не ввергался ни в какие передряги.

– Умный был наш покойный государь Александр Павлович, благословенный наш государь, скажу тебе! Что спрятал тебя в деревне на всякий случай! Вообще… Катенин скучен как поэт, не находишь?..

Они еще помолчали, и дядюшка сказал:

– Тебе надо помириться с родителями. Срочно! Это ж какой-то кошмар! У нас, Пушкиных, такого не бывает! Сын не пишет отцу! По-моему, ты и матери перестал писать?

– Я переписываюсь с сестрой. Этого достаточно. Все все знают обо мне, что надобно знать.

– Не понимаю. Иметь такого преданного отца и устроить какой-то скандал… чтоб распалась семья…

– Он вам так рассказал? Тогда я правильно делаю, что не пишу! И впредь не напишу ни строчки!..

– Ты, может, и великий поэт, но… твоя мать страдает, Александр!.. Побойся Бога!..

Этих слов он боялся более всего. Он знал, что мать страдает, и он жалел мать.

Они сидели за ужином, когда ворвался буквально его друг Соболевский Сергей. Он был вне себя от счастья. Они обнялись.

– Представь себе… Я – на балу у герцога Рагузского, в доме князя Куракина, и там все твердят в один голос: «Пушкин вернулся!..»

Александр улыбнулся и приосанился даже. Он приехал из деревни, где никакого герцога Рагузского и даже князя Куракина, скорей всего, не могло быть!

Соболевский поделился своими горестями. Умирает мать, доктора говорят, что нет уже никакой надежды. А от нее одной зависит его материальное благополучие. Но она так и не написала завещания пока…

– Так ты напомни ей!

– О чем? О том, что она умирает? Нет, я не могу!..

Александр пожал плечами.

– Что делать? Смерть есть закон жизни. Это должны признавать все. Даже умирающие… – в принципе, он относился к смерти спокойно. Как к обыкновенности. (Казнь товарищей он пережил, но это – совсем другое дело!)

Как дядя ни сопротивлялся, он все ж наутро переехал к Соболевскому. На Собачью площадку. Там не было Аннушки и других соблазнов. И не надо было объяснять свою ссору с отцом. И вообще легче дышалось. Здесь он больше ощущал, что все-таки вернулся в столицу.

Вечером он навестил княгиню Вяземскую. И, хотя ему не терпелось увидеть друга Петра Андреича, он был рад, что Вяземский оказался в Петербурге. Они могли с Верой Федоровной посмотреть друг на друга. Что-то повспоминать – бывает такое: вот ничего не было, а есть что вспомнить!..

Дети высыпали к нему. Девочки делали книксен, а он целовал ручки. Маленький Павел бросился к нему на шею. Он знал от родителей, что Пушкин – великий поэт.

Потом они остались одни, сидели за столиком в ее комнате визави.

– Вы по-прежнему не разрешаете целовать вам руки?

– По-прежнему, – сказала она, зардевшись, как юная. И сама взяла его за руку. Так они сидели долго – рука в руке, то есть его рука в ее…

– Я постарела? – спросила она жалобно.

– Ну что вы!

На самом деле постарела, разумеется – но немного. Она ж за это время теряла детей (двоих), да и муж ее всегда составлял проблему. Он был женолюбом – как Александр. А эта красивая, выразительная женщина – подумывала, но не могла себе позволить ничего. Так ее воспитали, что ли? Или что-то мешало в ней самой?..

– Вы еще помните Элиз? – спросила она.

– Конечно. Кто ее не помнит?..

– А меня? Ту, одесскую?

– Вас нельзя забыть.

– Спасибо, если даже это – неправда. Я так люблю обманываться.

– Здесь вам не надо обманываться. Это в самом деле так!

– Мы были тогда молоды, – сказала она с горечью. – Совсем молоды… Даже я была молода. А вы-то – совсем юны!.. У вас там были романы в деревне? Много?.. – улыбнулась неловко.

– Немного, – ответил он. – Не так много. И не романы – больше новеллы.

– А героини их были красивы?

– Отчасти. Такая провинциальная красота!..

Она погрозила ему пальчиком…

– Пушкин, Пушкин! Вы научились лгать – почти как мой супруг. А с Элиз мы иногда переписываемся. Я жалею ее, если честно. Лучше такая жизнь, как моя – чем такая, как ее! Впрочем… за других всегда так кажется!..

Она отпустила его руку и заговорила про мужа.

– Петр пишет много стихов! Старается догнать вас. Но не всегда получается. Почему, не скажете? (улыбнулась).

– Мудрый слишком, – сказал Александр. – Все уходит в ум. В остроту. – А поэзия, я говорил ему, – должна быть глуповата!.. И судьба у нее глупая, и сама глупая!

Когда прощались, он поцеловал ей руку.