Возвращение в Михайловское

– Ну, правда, нам надо учиться! Теперь придется! – мрачно добавил Зубков. (Он не знал, разумеется, что будут учиться весь девятнадцатый век. И особенно вторую половину его. И научатся в конце концов, научатся.)

«И я бы мог…» Так скукожилась в душе его Софья Пушкина. Превратилась в ветерок. В былинку. Не осталось следов.

Что касается Анны Вульф, он просто позабыл о ней. Не думал и все. Он не собирался возвращаться туда. Арина прислала с оказией некоторые его книги…

Ужель и впрямь, и в самом деле,
Без элегических затей,
Весна моих промчалась дней
(Что я шутя твердил доселе)?

Он продолжал набрасывать строфы Шестой. Ленский погиб, а теперь умирал в нем. И он это чувствовал.

…Ужель мне скоро тридцать лет?..
Так, полдень мой настал, и нужно
Мне в том сознаться, вижу я.
Но так и быть: простимся дружно,
О юность легкая моя!
Благодарю за наслажденья,
За грусть, за милые мученья,
За шум, за бури, за пиры,
За все, за все твои дары…

Между тем военный суд в Новгороде продолжал заниматься делом штабс-капитана Алексеева Александра Ильича и стихами, которые он дал прочесть кому-то, а тот отдал еще кому-то – и пошла писать… Алексеева прижимали к ногтю на предмет, где он взял стихи. Но он был истинный джентльмен и поклонник дамы и, несмотря на опасность, не сказал. Не помнил и все. Но был почти уверен, что они принадлежат Пушкину. В итоге была послана бумага в Псков губернатору отобрать показания у самого Пушкина – чьи это стихи…

IV

Нет, что ни говорите, он много что успел за это время в Москве. Главное – свел много знакомств, что было интересно и полезно. Он отвык – и не только от света, но и от всякой литературной жизни. А Москва была чем-то более занимательна, чем Петербург. В ней рождались новые идеи, и она хотела нравиться – не только в старинном, домостроевском смысле, но в современном, европейском. Она прилагала усилия – нравиться. Соболевский его свел с Погодиным, который сразу пришелся по душе Александру. Он был грамотен и молод. Он занимался историческими темами и сам понимал в истории. Он уже преподавал в Московском университете. Погодин загорелся сразу мыслью нового издания, которое противостояло бы петербургскому архаизму (как считалось теперь): «Сыну отечества», «Благонамеренному» и, конечно, по разделу критики – булгаринской «Пчеле». А то «Пчела» фактически взяла себе всю волю по части русской критики. А Каченовский старомоден и придирчив к новым веяниям. В Москве правильно вычислили, что после того, как сгорела «Полярная звезда» с Бестужевым как критиком во главе, – наступает пора московских изданий. Погодин сперва думал об альманахе: начнем как-нибудь, а там посмотрим – но Пушкин сразу настоял: журнал! «Московский вестник». – Мы создадим лучший журнал в стране, и, что его создаст древняя столица России – сожженная и вновь возродившаяся, в этом будет заслуга еще и историческая! Он волновался по этому поводу, но было хорошо: все его идеи быстро шли в ход, Москва гордилась тем, что ее блудный сын вернулся. Погодин познакомил его с Иваном Киреевским, тот бредил тоже новым журналом. В итоге было принято: создается новый московский журнал, в котором первый автор – Пушкин. Он же берет на себя и некоторые издательские функции – даже по отбору материалов. Вдобавок Пушкин получает десять тысяч в год за одно свое участие. Урок потомству! Живем, как в Париже. Что там получают – Юго, Готье, Констан, если еще жив? А у нас ежегодная рента писателю, если он того стоит! И где? В Москве! Которая отроду была оплотом старины и азиатчины. Учитесь, Европа (слово в рифму). Александр сразу выделил в пользу нового журнала несколько последних стихотворений и, конечно, как свадебный торт, «Сцену в келье, в Чудовом монастыре» с Пименом и Отрепьевым из «Бориса Годунова».

Погодин познакомил его с польским изгнанником поэтом Мицкевичем. То есть высланным из Польши в Россию, чтоб он тут тосковал по Варшаве. (Забавный ход властей! Начинают умнеть! Не в Сибирь, а в Москву. Разница. А если провинился – не видеть тебе Варшавы!)

Адам, так звали Мицкевича, прочел ему свои стихи, и Пушкин был упоен. Он не так хорошо понимал польский, но стихи есть стихи, их нужно слышать, чтоб понимать! И, кроме того, славянский язык, общие корни, куда их денешь. Общие корни!

– Ты великий поэт! Ты гений, – говорил ему Александр и тут же уточнил некоторые слова, чтоб иметь подстрочник для перевода. Он сразу хотел начать переводить. Вот неугомонное было существо, что касается поэзии…