Возвращение в Михайловское

– Вы думаете только о себе. Что любовь ничего не стоит! – отозвалась она. – Но я так не считаю. – Видите ли… Считайте, что я – романтическая дура, воспитанная на поэзии. Да, правда. Я так воспитана – и на хороших стихах. В том числе одного известного поэта. Впрочем, вы его знаете, даже слишком близко…

– Вы хотите сказать, что он – это не я?

– Не совсем вы. А, может, совсем не вы! Бывает! Вас тревожит, конечно, что с вами я стала не девицей?.. Но в литературе можно найти и такие примеры. Я отказала многим до вас. Теперь отказываю вам. Из жажды любви. А что я – не девица… Пусть вас это не смущает. Если мне удастся, я выйду замуж только по любви! А если я буду любить… я думаю, что сумею вернуть своему мужу то немногое, что невольно у него отняла!

Он ей оставил недописанные стихи.

Увы! Напрасно деве гордой
Я предлагал свою любовь!
Ни наша жизнь, ни наша кровь
Ее души не тронет твердой…
Слезами только буду сыт,
Хоть сердце мне печаль расколет…

И уехал. Полагая, что она в итоге передумает, конечно. А с другой стороны… Он ехал в столицу, в Москву, и не без радости сознавал, что ему вроде жениться не обязательно.

В Москве он заехал, разумеется, к Соболевскому, на Собачью площадку. Соболевскому уже нужно было квартиру менять, не было денег на такое жилье. Но он никак не мог решиться. Все еще надеялся – что-то образуется.

В конце декабря в столицу приехал брат Лев, что очень обрадовало Александра. И, хотя тот заныл всю душу, что надобно мириться с отцом, он был счастлив показать брату Москву, которую недавно сам открыл для себя и которая с восторгом приняла его.

Он был счастлив особенно тем, что мог свести Льва как своего гостя на Новогодний маскарад в Благородное собрание. В его отсутствие – его самого, Александра, уже утвердили членом Московского Благородного собрания. И он сам мог водить туда гостей.

Но, когда они пришли и поднялись по парадной лестнице, Лев встретил тотчас каких-то знакомых – у него их и здесь хватало, как всюду, и быстро ухлестнул куда-то. Соболевский, как всегда, разговорился с кем-то, и это явно было надолго.

Александр поблуждал в толпе, тоже ища знакомых, но наткнулся на тех же двух масок, что в октябрьском маскараде, только в других платьях. И снова они стояли в стороне и обсуживали его, и это его тревожило и одновременно ему нравилось.

– Нет, это Пушкин, говорю тебе, что это он!..

– Ты ж нашла тогда, что в нем не хватает величия!

– Ну, может, я передумаю!..

Тут они заговорили громким шепотом. Но так, чтоб все равно было слышно.

– Слушай, это ужас! По-моему, он нас слышал!..

– Не может быть. Ты уверена?

– Не пойму. Похоже…

– Нам придется открыться!

– Что ты, неудобно! А что он подумает про нас?

– Это очень страшно!

– Не знаю. Но он может подумать – две какие-то уродицы интригуют великого поэта!

– Нет, уродицы – это еще страшней.

Повторяем, это был маскарад, а в маскараде позволяют себе и не такое… и то, что нельзя себе позволить в обычной жизни. Тут интригуют даже великие князья или княгини…

Они подошли к нему.

– Вы г-н Пушкин? Тот самый? Знаменитый поэт?..

– Поэт – это правда, а «знаменитый»… как сказать…

– Вы нас, кажется, слышали!

– Да, я вас видел в маскараде еще в прошлый раз.

– Вы уверены? Мы столько интриговали вас, что надо познакомиться! Сестры Ушаковы! – Екатерина. – Елизавета! – они сняли маски. Они были красавицы.

Он влюбился сразу. В обеих.

VI

Еще раньше, в декабре, как только он приехал, Зинаида Волконская настоятельно позвала его прийти, не сказав, зачем. Он явился на зов и был удивлен странной атмосферой в доме. Было ощущение, что все в доме ходят на цыпочках. Вроде веселье – а ведут себя, как на похоронах. Из домашнего театра доносилась музыка.

– Готовите новое представление? – спросил он небрежно княгиню Зинаиду.

– Нет. Здесь Маша Волконская. Она уезжает в Сибирь, к мужу. Это ради нее!

– А-а…

Ему предстояла встреча с Юрзуфом и со своей молодостью. Ради нее в доме весь день звучал Моцарт, которого она тоже любила. Зинаида Николаевна пригласила великолепный оркестр. И даже «Свадьба Фигаро» и «Дон-Жуан» отдавали похоронной музыкой. – Все было так грустно!..

Та, ради кого было это все, сидела не в первом ряду, а где-то сбоку – в третьем, в четвертом. Так, чтоб в любую минуту иметь возможность выйти. Он ее не сразу нашел. Он приблизился, окликнул негромко, позвал: «Маша!», поцеловал руку. И потом уж только поправился с почтением: «Мария Николаевна!» Она улыбнулась неярко: «Пушкин!» Они обнялись.

– Пойдемте, поговорим? – предложила она и увела его в одну из соседних комнат. – Это – мои пенаты здесь, – сказала она. – Ненадолго…

– Сын не едет с вами?

– Нет, куда же ему! Он еще маленький, он у родителей.

– Великий воин был, конечно, против вашей поездки?