Возвращение в Михайловское

– Александр Сергеич, я должна вам сказать!.. Не обижайтесь на меня! Но я против так называемых «отношений», которые приняты в свете. Когда я выйду у замуж… (она помедлила) – я отдам своему избраннику все, что могу! И не из чувства долга. А по душе. Но до тех пор… Я не хочу быть виновной заранее перед кем-то. Чтоб потом каяться… То ли священнику, то ли мужу…

Александр не привык к таким разговорам. А что было делать? Он спросил уныло:

– Но поцеловать вашу руку можно?

– Пожалуйста! Если вам не скучно!..

Вскоре он сделал то, чего не делал никогда. – Он жил своей жизнью и не вмешивал в нее посторонних, особенно родственников. Но тут он выбрался с сестрами Ушаковыми на обед к дядюшке Василью Львовичу. Да еще при том, что другим приглашенным на обед был князь Вяземский Петр Андреич, известный в московском свете. (Который уж точно сразу разнесет всем, в первую очередь жене Вере Федоровне, с кем был на обеде Пушкин. – Его раздражала манера Вяземского при общении с ним или в разговорах о нем употреблять чаще фамилию, чем имя.)

Дядюшка был счастлив, крутился вокруг барышень, как шмель, на коротких своих ножках и, кажется, был про себя недоволен собой, что женат и ему теперь уж никуда не деться. (Пушкин, что скажешь!)

После обеденных разговоров и высказываний барышень за столом дядюшка с восхищением признал, что никак не думал, будто нынешняя молодежь так знает поэзию. И даже русскую! – Он на этом сделал акцент.

Встретясь с ним через несколько дней, Вяземский спросил:

– Слушай, где ты их нашел?

Александр сделал вид, что не понял вопроса:

– Кого? Ах, этих!.. (небрежно). Да я их расплодил! Своими стихами!..

Он сделал еще один ход, удививший его самого. Он пригласил их на представление «Танкреда» Россини в домашнем театре Зинаиды Волконской. С ее разрешения, конечно. Тут бывало слишком много гостей, разных – и Александр иногда отказывался от приглашений, ссылаясь на бесчисленное множество не слишком знакомых ему и в общем-то не нужных ему людей… Но тут бывал весь интеллектуальный цвет древней столицы: и Вяземский, и Погодин, и Чаадаев, и Полевой (кстати), и Мицкевич (который был здесь не единственный польский изгнанник), и молодые поэты из кружка «любомудров», включая Веневитинова. Театральные и литературные вечера в доме считались вывеской Москвы. И в этот раз значительных лиц здесь тоже было много. Сама хозяйка пела заглавную партию в опере, а Пушкин на коленях листал итальянское либретто, присланное ему предварительно княгиней. По-итальянски он понимал неважно и больше шелестел листками. Екатерина помогала ему переводить: сестры знали и итальянский тоже. После представления был обычный салонный вечер, и барышни Ушаковы привлекли всеобщее внимание своей любезностью, зрелостью суждений, остроумием и, главное, какой-то выверенностью поведения в обществе. «У скучной тети Таню встретя, – К ней как-то Вяземский подсел…» – напишет после Александр в Седьмой главе «Онегина». Вяземский встретил перед тем сестер не «у скучной тети», а у чуть менее скучного дяди Пушкина, но числил себя теперь их добрым знакомым. Подсел к Кате Ушаковой и завел длинный, путаный, как всегда у него, разговор о современной французской поэзии, которую Александр не терпел (Юго в особенности), а Катя, напротив, любила… Барышня отвечала затейливо и спокойно по тону, у нее был особый шарм в беседе… «Не холодна, не говорлива, – Без взора наглого для всех, – Без притязаний на успех, – Без этих маленьких ужимок…»… – Короче, читайте Восьмую главу, там все написано! Она так себя вела (как и ее сестра, кстати), что Александру осталось только гордиться и ревновать. Он пожалел в очередной раз, что у него так ничего и не было с женой друга.

– Ну, и в кого же вы влюблены, признайтесь? – спросила Зинаида Волконская в конце вечера.

– Не знаю, – посожалел Александр, – правда, не скажу!

Она без запинки процитировала ему его Третью главу:

«Неужто ты влюблен в меньшую?»
«А что?» – «Я выбрал бы другую,
Когда б я был, как ты, поэт!..»

– То не ваш тип женщины!.. – добавила она, имея в виду младшую.

Александр и так знал прекрасно, в кого он влюблен, но находил это странным. Не мог же он, сам придумав Татьяну, теперь влюбиться в нее?