Возвращение в Михайловское

В январе его вызвали вдруг к обер-полицмейстеру Шульгину. Это смутило его. Встреча с государем, письмо графа Бенкендорофа (даже столь разочаровавшее) – все говорило о том, что дела его решаются на каком-то ином уровне. Никак не полицмейстера. Шульгин сидел за столом в мундире, поздоровался с ним и предложил присесть. Он был человек, укорененный в российской власти: пересидел на посту двух императоров, и новый пока благоволил к нему – вот отправил в Москву организовывать коронацию – то есть ее полицейскую часть. А, как все полицейские начальники, Шульгин считал, что это и есть главная часть любого события и предприятия. Важен не царь, а какая полиция при нем! – держитесь, вороги! (Благоволение нового государя к старому обер-полицмейстеру зиждилось на том, что он сумел, как приказано было, в одну ночь очистить город от разврата 14 декабря (трупы валялись на площади и на набережных, – кто такое потерпит? – и достаточно споро арестовать всех участников беспорядков, кого можно было найти в городе). Александр видел Шульгина давно в Петербурге – в 19-м, в 20-м – и, кажется, еще в приемной несчастного графа Милорадовича, когда был приглашен туда по поводу стихов (не самое лучшее воспоминание!). Он отметил про себя, что старик поддался времени.

Шульгин встретил Пушкина весьма сухо: на его взгляд, перед ним был обычный вольнодумец (злокозненный), которого следовало упрятать давно. Но весь мир знал, что его вызвал в Москву сам государь и принимал в Чудовом дворце и что с тех пор он как бы обласкан властью. (Странные манеры у новых властей. Как, впрочем, были странны и манеры предыдущих.)

Да и Александр плохо понимал, как себя вести с ним. Что-то подсказывало ему, что не стоит в данный момент грубить власти, а с другой стороны… Знают ли об этом вызове Бенкендорф или сам государь? Или это – просто чиновничья неразбериха?..

– Чем могу служить? – спросил он на всякий случай вежливо.

Глаза старого обер-полицмейстера сделали обычный трюк: из строгих они превратились мгновенно в добрые и понимающие… Как превращались всегда в первый момент перед допрашиваемыми – авось они клюнут на эту доброту и мягкость и расколются… Надо сказать, глаза у старика были в щелку, но умели профессионально становиться любыми: узкими, расширенными, ласковыми, беспощадными.

– Видите ли, Александр Сергеевич, военный суд в Новгороде рассматривает в настоящий момент дело некоего штабс-капитана Алексеева из Егерского полка… Вам неизвестно такое лицо?

Александр сказал, что это лицо ему неизвестно.

– Как так, может, вспомните?.. Александр Ильич?

– Не слыхал никогда.

– Этого молодого человека там взяли в оборот за стихи, бессовестно вольнодумные, которые он не только читал, но давал читать другим. Ну, с ним все будет плохо, очень плохо. Так вы не знаете его?

– Я сказал, что не знаю.

– А он уверяет суд, что это ваши стихи!.. Там еще название: «На 13 декабря». Не припоминаете?..

(Одно начальству приходилось Шульгину прощать – он вечно путал даты: ему казалось, что событие на площади произошло 13 декабря, а не 14-го. Был такой сбой в памяти! И этим отличались его бумаги.)

– У меня нет стихов с подобным названием. Я вообще не писал никаких стихов об этих событиях!

– Вот верь людям после этого. А он говорит определенно, что ваши!..

Александр был почти спокоен: у него, вправду, не было таких стихов. А те, что были на эту тему, он сжег. – Так ему казалось. Но другая мысль елозила где-то в голове и лишала его уверенности… Он все больше понимал, что слышал это имя: Алексеев… Александр Ильич. Да еще штабс-капитан! Слышал. Слышал!..

– Думаю, здесь какая-то ошибка! Мое имя известно… и мне приписывают множество стихов, не имеющих отношения ко мне. Но я хотел бы видеть стихи, чтоб сказать точно, что они не мои. Без этого я не могу.

– Да, только вот беда… они не прислали!.. Они только требуют допросить вас!..

Нет, он точно слышал имя штабс-капитана Алексеева!

– Но я не могу отвечать за стихи, которых я в глаза за не видел!..

– Да как они могут прислать, ежли эти стихи – запретные?

– А как я могу отвечать за то, чего я не знаю?..

– Желаете… поставить на своем?.. – спросил Шульгин начальническим тоном.

– Желаю поставить на правду! – ответил Пушкин.

Шульгин улыбнулся или улыбнулся почти. Он прожил долго и часть жизни – на высоком посту, он пережил двух императоров и теперь старался потрафить третьему… и он видел стократно, как это слово меняло значение свое по отношению к людям и вещам. Меняло бессовестно, меняло спокойно… Правда… Смешно, право! Право, смешно!..

– Ладно! Я отпишу им! Чтоб нам прислали стихи!.. А вы прочтете у меня!..

Только выйдя от полицмейстера, Александр вспомнил, где слышал это имя: штабс-капитан Алексеев. И даже точнее – Александр Ильич. Это – племянник Вигеля…

…Ну, конечно! – тот, который сватался к Анне Вульф (слышал от Прасковьи Александровны!). – «А что еще она могла предложить ему – кроме ваших стихов?». И правда – что? (подумал не без тщеславия). Речь шла об отрывке из оды «Андрей Шенье», не пропущенном цензурой. Анна переписала его тогда…