Возвращение в Михайловское

– Вы умеете все – кроме того, как быть счастливым! – ответили ему с нежной улыбкой. Оставив его, надо сказать, в растерянности… Ветру и орлу, право, нет закона. И сердцу девы тоже!

– Ну, что? Даже ты так не умеешь! – сказал Вяземский тоном упрека, подходя к ним. – Он точно был рад, что Александр не умел. Бог с ним! Он хотел еще раз подойти к Мицкевичу. Сказать ему еще что-то приятное. Но того сразу окружили его польские друзья-изгнанники. Среди них Александр ошиваться не любил…

В конце марта вдруг в Петербурге умер Веневитинов. Он уехал в столицу месяц назад, обещался месяца на два, – и слал оттуда бесконечные письма с восторгами и впечатлениями от встреч с тамошними литераторами, больше всего с пушкинскими друзьями: с Плетневым, с Дельвигом. Ему очень нравилось в Петербурге. Но он был хилый юноша из Москвы – тоже местечко не лучшего климата, надо сказать, – но уж совсем не Петербург, который был поставлен на море, о котором Россия столько веков мечтала, но за море надо платить. Кроме того, Веневитинов не закалялся, как Александр, обливаясь ледяной водой. Он и заболел – гнилой петербургской весной обычной весенней петербургской горячкой, будь она неладна! Дельвиг сообщил в письме, что уже в бреду Веневитинов поминал или цитировал Пушкина.

Александр был смятен потерей. Они с покойным были не только родственники и не только друзья. Александр впервые с ним ощутил, что такое связь по линии: учитель – ученик. А это – связь особая. И тут он сразу потерял и ученика, и друга.

Недели полторы спустя, уже в апреле, на кладбище при Симоновом монастыре, Веневитинова хоронили. Для Пушкина Россия лишалась еще одного поэта, на будущее которого могла рассчитывать. 21 год, поэзия, единственная счастливо-несчастная любовь…

Зинаида Волконская была очень плоха, от нее мало что осталось. Ее возраст вдруг всплыл на поверхность: на лице – все морщины, все пережитые боли… Покуда этот юный паж был при ней, солнце всегда светилось в лице и влажный туман покрывал прекрасные очи. Знаете, как смотрят женщины, которые вроде и не в связи с кем-то, но внутренняя страсть выходит наружу?.. Муж был тоже не в себе, – возможно, он только сейчас, над гробом, понял, что его жена в самом деле любила этого юношу. Возможно! Молодые московские поэты стояли, сбившись в кучку, в стороне и словно оплакивали самих себя. Пушкин тоже был плох – небрежен в одежде и зол на судьбу. Он снова хоронил Ленского.

Недвижим он лежал, и странен
Был томный мир его чела…

Впрочем, гроб не открывали. Тело слишком много времени провело в дороге.

Прошло немного дней, и его снова вызвали в полицию. Это его озадачило. Так скоро? К тому же, полагал, что его высокая защита – тот же граф Бенкендорф – вмешается все-таки. Никто не вмешался. Все шло пока будто параллельно, как непересекающиеся прямые. В Петербурге Дельвиг, по его поручению, относил к Бенкендорфу его стихи на предмет высочайшей цензуры. А обер-полицмейстер требовал его к себе по поводу каких-то других стихов. Чехарда какая-то! Или загадка.

Правда, Шульгин встретил его на сей раз почти милостиво.

– Ах, Александр Сергеич, Александр Сергеич, мы можем, наконец, добраться до истины. Мне очень быстро прислали стихи, о которых речь. Вот конверт!..

Он показал тщательно заклеенный конверт с гербовыми печатями и даже покрутил им. Александру показалось, что там даже несколько печатей на всякий случай.

– Прямо из Новгородского суда! – сказал Шульгин почти торжественно. И стал вскрывать конверт.

– Вот они – те самые возмутительные стихи! Посмотрите! – и, так как был он полицейский, притом бывалый, стал внимательно наблюдать за выражением лица подозреваемого Пушкина А. С., отставного чиновника 10-го класса.

Но тот прореагировал более чем странно. Он взглянул на листки почти равнодушно (два листка всего), пожал плечами и спросил столь же спокойно:

– Можно взять перо? – и, не дождавшись разрешения, потянул к себе перо со стола. Окунул его в чернильницу – на столе и, навалившись на стол, стал что-то чиркать и поправлять в листках.

– Что вы делаете? – спросил вовсе ошарашенный Шульгин. На его памяти никто из подозреваемых, даже разбойник, так себя не вел.

– Ничего. Ошибки исправляю. – ответил этот Пушкин, не глядя, весь погруженный в свои листки.

Отдал листки Шульгину, а потом спохватился и потянулся снова… – Можно еще? – Шульгин растерянно протянул листки назад. Александр буквально выхватил из рук и двумя жирными чертами перечеркнул название. Там было написано кем-то: «На 14 декабря».

Поднял голову и сказал, почти отчеканивая слова:

– Это в самом деле мои стихи, ваше превосходительство! Но это ошибка… Это – из моей книги «Собрание стихотворений», напечатанной недавно. Но еще до всех событий.

– Вы хотите сказать, что эти стихи печатались?..