Возвращение в Михайловское

На следующий день он читал пьесу в доме Дельвига. Присутствовали, естественно, хозяева, мать с отцом и сестрой, Анна Керн с сестрой Лизой (пока Полторацкой). Лиза эта ему понравилась с самого начала. Это про нее Керн говорила ему, что кто-то кого-то не переносит: то ли сестра – ее, то ли она – сестру. Но, разочаровавшись – может, на время? – в ее сестре, он не без удовольствия взирал на младшую. Был еще Сомов – тот самый, «безмундирный» (эпитет, за который он отчитывал Баратынского), сотрудник Дельвига по «Северным цветам» – человек скромный, как срубленное дерево. Тот Сомов (Александр помнил рассказ Дельвига), который любил покойную Софию Пономареву – любовь и Дельвига, и Баратынского – и она привечала его. (Антону везло на имя «София».) Дельвиг бросил тогда фразу: «Что могло быть привлекательно в Сомове, кроме несчастья?» А в нем самом? В Александре? Нет, еще стихи! Но в браке… когда пройдет первое обаяние имени…

Успех был полный. Даже обескураживающий. Все сходились на том, что такого по-русски еще не было.

Отец Сергей Львович решился спросить – тоном чуть менторским:

– Ты уверен, что правильно употребил словцо: «Но знаешь ли, чем мы сильны, Басманов… и так далее… – Но мнением, но мнением народным?» (процитировал почти точно.) «Сильны… мнением» – не смущает тебя?

– Нет, не смущает!..

– Ну, как хочешь, как хочешь, хозяин – барин!..

Анна Петровна отвела его в сторонку, несмотря что другие присутствующие имели виды на него:

– Когда-то Анна Вульф сказала: «Он лучше Байрона!» – Или сказала: «выше», не помню… И я ей не поверила тогда. Сейчас верю. Она ужасно вас любит! (не преминула.) – Он сам знал, что единственная женщина, которая любит или любила его, была Анна Вульф. Но от Анны Керн он это не желал слышать!

Софии Дельвиг не понравилось, что на несколько минут Пушкиным завладела ее любимая Анна Петровна. Она любила Аннету, встречалась с ней без конца: их дружба, вспыхнувшая вдруг, была для нее весьма значительной в ее жизни, – и она считала почему-то, что эта подруга способна научить ее жить: она так неопытна! – однако сейчас и Керн была ей лишней, потому что у нее были свои претензии на Пушкина. У Пушкина с Керн были какие-то шашни или общие воспоминания, все это знали почему-то. – Они ж виделись там, в Тригорском, в Михайловском, когда Пушкин пропадал в этой проклятой ссылке. Но Керн заметила что-то, подскочила к Софи и жарко, по-женски поцеловала ее. – Как мило! Софи так любила милых людей, которые облегчают наше существование в обществе.

Александр увидел, что София смотрит на него чуть томным взглядом. Отуманенным. Взгляд был обворожительный или завораживающий. Попытка заворожить? Или взгляд собственницы?.. Он любил этот взгляд и ждал его от женщин, но не всегда. Чуть не впервые в жизни ему стало просто неприятно от него. Жена Дельвига? Нет! Он так хотел, чтоб хотя бы Дельвиг был счастлив!

Тут Дельвиг с Сомовым принялись обсуживать планы альманаха «Северные цветы», и ему стало совсем скучно. Он только что из Москвы, где вдоволь наговорился и наспорился с Погодиным по поводу «Московского вестника» (слава Богу, Соболевский все уладил, чуть не поссорились даже – все равно отрыжка осталась), и ввергаться вновь в литературные дрязги, теперь петербургские, ему не хотелось.

Александр насилу вырвал Дельвига из разговора и увел к нему в кабинет.

– Ну, как она тебе? – спросил счастливый Дельвиг, весь в восторгах от жены. – Она тебе понравилась?..

– Очень! – ответил Александр, которому она вовсе не понравилась. Да притом papa ее Салтыков виден был здесь невооруженным взглядом. – Ты читал Ансело? Французского путешественника? Его книгу о России?

– Невнимательно. Вроде, он там жалеет, что не познакомился с тобой.

– У нас с иностранцами плохо себя ведут. И Грибоедов написал об этом. По-моему, ты несправедлив к Грибоедову, кстати! – Барин велит при иностранце мальчишке: «Гекторка, забавляй датского кобеля!» – он и забавляет. Думают, что являют сим европейскую культуру. А показывают только, что мы не вышли из Азии. Я лично могу презирать отечество мое с головы до ног. Но мне досадно, когда иностранец начинает разделять со мной это чувство!.. – Он вдруг улыбнулся широко. – У Ансело смешно все-таки… О том, что у нас уже существует словесность. И называет какую-то всем известную грамматику, которая еще не издана, знаменитый роман, который еще не вышел в свет… и не менее замечательную пьесу, которая пока так и не поставлена на театре. Что скажешь? Забавная словесность!..

– Ничего. Я волнуюсь о тебе, – сказал Дельвиг, помолчав. – Больше, чем когда ты был в опале!..

– Чего это ты обо мне волнуешься? – спросил Александр почти с вызовом.

– Боюсь! – От тебя могут слишком много потребовать!..

– Знаю. Это мне уже говорили. Впрочем, я сам боюсь!

– Так можно нечаянно потерять себя. А что у нас, поэтов, больших ли, маленьких – есть, кроме самих себя?..

– Тоже верно, – сказал Пушкин.