Возвращение в Михайловское

На читке присутствовали многие петербургские литераторы. Греч, Сенковский… Успех был оглушительный. Потом произошел забавный эпизод. Среди присутствовавших был Крылов Иван Андреич, славная туша. Он закрывал своей фигурой несколько слушателей, и Пушкин сердился. Он хотел, когда читает, видеть впечатление… Вообще, Крылов вел себя странно, как всегда. Его все знали здесь. Он сидел, опустив почти тяжелые веки на тяжелом и без того, полном лице, и было непонятно, он слушает или спит.

После, когда все кончилось и стали звучать разнообразные оценки и похвалы (все были в восторге), Крылов незаметно – то есть он считал, что незаметно, а на самом деле – ему надо было сдвинуть своей тушей несколько слушателей или поднять их со своих мест, – он устремился к выходу, не сказав ни слова.

Успех был такой, что Александр рискнул полезть на рожон:

– А вам, Иван Андреич, видать, не понравилась моя пьеса?

Крылов что-то промямлил тяжелым ртом. Потом сказал ясней:

– Знаете анекдот? В церкви батюшка в проповеди убеждает слушателей, что все творения Божьи ужас, как хороши. Прекрасны просто. Но после проповеди к нему подходит горбун с двумя горбами и говорит: «Что ты говоришь такое! Взгляни на меня! Или я – не творенье Божье?..» А батюшка ему: «А что? Для горбуна и ты очень хорош!»

Александр рассмеялся весело и подошел обнять старика. Крылову было плохо с Александровой трагедией. По правде – совсем плохо. Он был бунтовщик века восемнадцатого… и едва-едва не кончил век в Илимске или где-нибудь, как он считал. Или не наложил на себя руки, как Радищев. И вдруг новое поколение явило ему, что такое – бунт. И так спокойно явило. Он писал пьесы. И старался, чтоб они, по мере сил, подходили к театру, который был, а иного не было. А теперь Пушкин показывал ему другой театр. Саму возможность такого театра. Конечно, расстройство! Было от чего. Его все учили жить жизнью, какой в его времена жить было нельзя. А теперь оказывается, что можно. А где я, простите?

Катерина Андреевна попросила в итоге, чтоб, когда они приедут из Ревеля, устроить еще раз читку у них. Александр кивнул с улыбкой: – Конечно! – С этим было проще согласиться, чем с открытым бунтом Крылова.

Александр рассказал эту историю Дельвигу. Тот посмеялся.

– И что? Ты расстроился?

– Нет. Теперь мы тоже начнем отставать от молодых. Вот чего я боюсь!..

В последние дни перед отъездом Дельвигов в Ревель он бывал у них ежедневно. Он скучал заранее по Дельвигу. София торопилась уехать, это было видно. Своей Сашеньке она писала в том же письме: «… этот проклятый Петербург нагоняет на меня страшную тоску. Говорят, что в Ревеле больше свободы, можешь никого не видеть, если хочешь… Ты видишь, я по-прежнему дикарка, как прежде была…»

Александр, должно быть, немного удивился б такой оценке себя. Софи не казалась ему дикаркой. Совсем втайне ему все больше не нравилась семья Дельвига. Судите сами: муж не сводит глаз с жены и радостно исполняет любое – нет, не пожелание даже – только помышление ее. А жена?.. Ей явно нравится роль хозяйки салона при муже – хотя она вроде (Дельвиг рассказывал) охотно занимается корректурами «Северных цветов»…

Это все было у Александра на уровне интуиции, не более. Но интуиция тоже что-то значит!.. Если б его просили объяснить ощущение, он бы не мог. Может, оно было связано с ее дружбой с Керн? (Он вспоминал опять салон Софьи Пономаревой, где Дельвиг чуть не потерялся среди поклонников. Как и Баратынский, кстати! Вот Баратынский, кажется, женился удачно (так говорят). Жена – не первая красавица, не ангел и прелесть – просто симпатичная женщина. Но она предана целиком интересам мужа и не мнит себя центром общества. Ей достаточно того, что есть муж и что он – замечательный поэт! (Размышления о браках его друзей невольно объяснялось тем, что он смутно чувствовал, что и ему пора, наверное, перестать скитаться.)

В один из дней перед отъездом Дельвигов он случайно нашел на разговор. Витийствовала Анна Керн. Софи только слушала – но не возражала. Керн говорила что-то вроде: «Не терплю, когда женщина так вся предает себя мужу. Это после надоедает – даже мужчине!» – У Софи был несколько виноватый вид, точно она все понимает, но так уж вышло. Александру это все напомнило его, молодого совсем, в беседе с Раевским Александром. Это было так похоже! Он сделал вид, что не слышал, разумеется.

Дельвиги уехали в Ревель. Вслед за ними и Пушкины-родители с сестрой Ольгой потянулись туда, взяв с него слово (– Честное, слышишь, Александр?), что он к ним приедет. О том, что он собирается в Ревель, Бенкендорф даже успел доложить императору.

Через несколько дней Александр увиделся с Керн у нее дома… Он решил пренебречь законами воспитания и вступил без обиняков:

– Не понимаю, зачем это вам?..

И Керн подняла на него свои прекрасные (не спорим!), свои невинные глаза.

– О чем вы?..

– Вас раздражает, что женщина предана мужу, и вы толкаете ее в пучину страстей? Она в самом деле, невинна, может последовать советам… Только она – не вы, ей туго придется!..