Возвращение в Михайловское

Но разочарование почему-то сильно разобрало его. Он сошелся ненадолго с Лизой Полторацкой, – он мог это сделать еще в Михайловском, в прошлый приезд; она тянулась к нему, но он не пожелал. Он думал тогда о другом. «Я – не девица!» – сказала она ему тогда, чтоб не боялся, что придется жениться. Но он в ту пору надеялся еще, зная себя, склонить Анну Вульф к мирной и спокойной жизни. Но эта дура не хотела покоя! Она жаждала великой любви. А где ее найдешь, великую? Что делать, если у него такую любовь способны вызвать лишь женщины, подобные другой Анне?.. Или те, кто замужем, подобно Элиз… там, где все сложно, печально. Где надо чего-то достигать, стараться. Плыть к неведомому берегу.

С Лизой было проще. Она не считала себя, как сестра, Клеопатрой, – за ночь с которой надо платить жизнью.

Лиза и сейчас была любовницей Вульфа: тот был откровенен в таких вещах. Но была, скорей, от безвыходности.

– Вы еще любите Анну? – спросила она с некоторой печалью. Ей нравился Александр. А с Вульфом все равно надо было расставаться. Давно.

– Которую Анну? – улыбнулся он.

– Ну, конечно, Вульф. Про сестру я все знаю. Вы ее отлюбили!..

Слово «отлюбили» понравилось ему. Правда! Он любил такие слова, которые выражали вдруг новый смысл. «Отлюбил», «изрос» – или «изросла». Та любовь изросла.

Он прибыл в Малинники поздно вечером, расцеловал Прасковью Александровну в обе щеки, и она поцеловала его отнюдь не братским, не соседским поцелуем, поглотил какой-то тусклый ужин и завалился спать. И вообще до полудня ни к кому не выходил, и половина обитателей дома не знала, что он здесь.

Узнав, кто здесь есть – а тут оказалось много знакомых девиц, которые, так или иначе, мелькали в Тригорском, и вообще много молодых женщин, – он придумал самый действенный, как ему казалось, вариант атаки на недоступную Анну. Он ее не замечал. Он ухаживал за другими – и с каким азартом! К концу первого месяца можно было ожидать, по меньшей мере, трех его предложений: одной девице, другой… Он как с цепи сорвался. Надо сказать, тут была еще усталость от Петербурга и от светских баталий и условностей. Здесь все было проще, скромней. И барышни были проще. И методы похищения сердец были самые незатейливые. Он снова купался в обстановке провинции, которая была мила его сердцу, хоть он ругал ее на все корки в былое время и стремился вырваться, как мог.

Он ухаживал за девицами, съездил, наконец, в Берново, – то самое, памятное, злополучное… где росли некогда две девочки под присмотром м-ль Бенуа, две Анны, которые выросли такими разными. Где они мечтали выйти замуж не иначе, как за Нуму Помпилия или Телемака.

Но… дошло и до объяснения.

– Вы настроены по-прежнему? – спросил он Анну.

– А как вы хотели? Я все жду, кому еще вы сделаете предложение!

– Вот я и делаю вам!.. Я даже написал вам стихи.

Он прочел:

Теперь одно мое желанье,
Одна мечта владеет мной.
У ног любимого созданья
Найти и счастье, и покой…

– Это может относиться к любой другой, не ко мне! Нет. Мы читали с вами когда-то канцону Петрарки. Вы поставили ее, по-моему, эпиграфом к Шестой главе. «Там, где дни облачны и кратки, родится племя людей, которым не больно умирать». Там есть еще слова: «естественный враг покоя»… Вы не способны найти покой!

Он упрашивал еще:

– Я выбирал, не скрою. И не нашел ничего более подходящего.

– Правда? Ищите дальше! А я не хочу!.. И не приму!..

И некоторое время опять он не видел ее. Прасковья Александровна пыталась объяснить:

– Она гордится своим упорством. А если человек решил гордиться чем-нибудь – он никогда с места не сойдет!..

– Пожалуй! – и в который раз подивился ее уму. Вот ведь, что скажешь, – умнее всех!..

И опять уткнулся в свои бумаги. Он писал как раз сцены Полтавского боя. И ему было не до того.

Он вдруг решил помириться с Вульфом. Он написал ему из Малинников: «Тверской Ловлас С.-Петербургскому Вальмону здравия и успехов желает. Меня приняли с достодолжным почитанием и благосклонностию. Утверждают, что вы гораздо хуже меня (в моральном отношении), и потому не смею надеяться на успехи, подобные вашим.» Письмо завершалось изысканно: «Здравствуйте!

Поклонение мое Анне Петровне, дружеское рукопожатие баронессе etc.» Он передавал рукопожатие баронессе через Вульфа. Он был непоследователен. В конце концов, каждая семья складывается по-своему. Какое ему дело?.. Жалко Дельвига, но… Он сам тоже иным наставлял рога в своей жизни. Было дело.

Тут свалилась из Тригорского Зизи, и она была, сказать честно, очаровательней всех сестер – родной, двоюродных, троюродных. Потому что моложе. Нежней, легче. Она была теперь просто прелестна. Первая молодость! Он поймал на себе несколько испуганный взгляд ее матери. Но это б он преодолел. Они с Зизи иногда гуляли, шутили…

Он ей сказал однажды: