– И это удобно?
– Конечно!
Они отправились – это было в том же марте. Проклятый март! – в нем совершались все невероятные события!..
Александра приняли как нельзя лучше, он был в центре внимания – и младшей дочери в том числе – она, оказалось, любит стихи и немножко пишет сама. А один из братьев хорошо знал Александровы поэму и прозу…
В общем… так вышло, что через три дня он сделал предложение. Но, что делать! Такая краса!.. та красота, которой он искал – во снах и наяву. И которую он всю жизнь хотел совместить с Поэзией. Или уравнять с ней Поэзию.
Ему вежливо отказали, слава Богу! – Натали еще мала. Только выходит в свет, и есть еще старшие дочери… – Он был только рад, получив отказ, он отправился к цыганам и слушал хор. С удовольствием, надо сказать!.. После песен Тани Демидовой и ее безумной пляски с кастаньетами он сказал ей – при друге Павле Воиновиче, – чего стесняться?..
– У кого другого я отбил бы тебя! Это точно!
– Нет. У нас бы с тобой ничего не вышло!.. – сказала Таня трезво.
– А это почему?
– Мне пришлось бы уйти из хора. А то… я пляшу. И платье подымаю, и ноги задираю. Он вот спокоен, а ты смотришь зверем. Хоть я – и не твоя еще. Ты ревнив!
Последний вечер он провел у Ушаковых. Лиза куда-то удалилась с женихом – ластятся, должно быть, – а он впервые попросил разрешения присесть у ног Кати.
Она разрешила. Он взял скамеечку и присел. И на несколько минут прильнул к ее ногам, которые под платьем.
И уехал.
Из этой поездки в Тифлис, которую все будут звать потом, с его легкой руки, «путешествием в Арзрум», он вернулся почти счастливым. Он видел Войну и Мир, он видел другие народы… Он прошел с армией длинный путь до Арзрума и был при взятии крепости… У него было впечатлений на три жизни.
В общем… на Пресне он в рассказах поразвернулся. Он перескакивал с темы на тему. – Как они с офицерами посетили харем взятого в плен Османа-паши. – Граф – он имел в виду Паскевича – послал офицеров убедиться, что женам паши не чинят никаких обид: паша просил лично графа об охране харема. «После долгих препирательств к нам вышла одна из жен, закутанная с ног до головы – чадра и прочее. Так что нельзя было убедиться до конца, что это – не переодетый мужчина. Она заверила, что жены всем довольны и благодарят русских офицеров».
– В подтверждение ее слов я увидел в окошке, – круглом, наверху торчало шесть или восемь черноглазых мордашек, – они смотрели с интересом на нас и при взгляде моем стали прикладывать пальчик ко рту. Я и промолчал, конечно.
– Не слишком красивы, по правде. Не слишком.
– А что вы считаете красотой?
– Не знаю. Например, вас, – это относилось к обеим, разумеется. При сем присутствовал еще Киселев – жених Элизы. Он теперь почти не расставался с невестой. Но они с Александром были симпатичны друг другу.
Покуда все шло прекрасно. Он заезжал сюда раза три на дню. Он здесь дневал – только что не ночевал. Он был в своей стихии.
– Среди пленных оказался гермафродит, и мы осмотрели его в присутствии врача.
– Зачем? – возмутилась Екатерина. – Это ж непристойно!
– Так вышло! – нахмурился Александр. – Но главное – не это… а что он нам сказал!.. «– Кто оскопил тебя?» – Он ответил: «Бог!» Как вам нравится?
– Все равно нехорошо! – сказала Екатерина. Ей эта история была неприятна.
Он рассказывал о боях. О бомбардировке Арзрума тяжелыми снарядами. И что, когда доложили, что снаряд угодил в город, кажется, на городскую площадь – он, Александр, обрадовался и захлопал в ладоши, а граф Паскевич сказал: «Ничего хорошего нет!»
О том, как убили генерала Бурцова под Байтбурдом.
– Он звал меня к себе на левый фланг. Но я остался на правом, где был Раевский. Вообще, там оказалось много моих приятелей. И Пущин-младший там. После всех своих злоключений!.. – объяснил, что Пущина-младшего тоже судили по делу 14 декабря.
– Многие считали Бурцова движителем побед графа!.. Я случайно не поехал к нему, – весело похвастался он.
– А если б вас убили, что бы мы делали? (Екатерина.)
– Вы? Вы встретили б другого поэта! – отпустил он легкомысленно.
– Вы считаете, что я могу, встретивши Пушкина, отличить еще другого поэта? Это смешно! Следующий мой избранник, если он, не дай Бог, явится, не будет писать – ни стихов, ни прозы!
Такая жесткая девочка! Он смутился. Понял, что задел ее.
– Бурцов был одним из главных участников первых тайных обществ. – Но это – между нами! – Его простили, и он погиб как воин.
Он еще рассказал, как умирал татарский бек, «из наших». – То есть из тех мусульман, кто воюет на нашей стороне. – Его юный приближенный рыдал в голос, мулла читал молитву… А бек полусидел – спокойно и величаво, едва ли не торжественно. Будто ждал важной встречи с кем-то великим и не знал, что скажет ему.