Возвращение в Михайловское

– Вы недооцениваете себя!..

Он не стал расшифровывать, конечно, что «от Трапезунда до Тульчи», – это значит «от Петербурга до Тульчина». И что Тульчин был столицей Пестеля и всего мятежного юга. Зачем пугать ее?..

– Я боюсь за вас, не за себя. Я-то все решила!.. Или решусь на все, если надо!

Он не спросил, что именно решила. Это была его женщина!

– Генерал Раевский-младший, – сказал он, – пошел под арест после моего отъезда. По доносу одного сенатора. Тот приехал с инспекцией в армию, а он был когда-то членом Следственной комиссии… И у Раевского в палатке, за обеденным столом, увидел бывших своих подследственных. Там их много теперь! – Это была картинка, представьте!

– Ступайте домой, мне пора спать!.. До завтра! – она явно расстроилась.

– Разрешите поцеловать вам руку?

– Пожалуйста! Если вам не скучно!..

Он много говорил о Грибоедове: на Кавказе он наслышался много. Он рисовал его портреты в альбомах обеих сестер.

– Я уже не думал когда-нибудь встретить его. – Хотя бы прах. По дороге, у крепости Гергеры – я знал, что его должны провозить из Персии. Два вола везут гроб на арбе. Но оказалось, это тело покойного Соломона Маликова, армянина… который погиб вместе с ним. Он был племянником Манучихр – хана, одного из важнейших вельмож персидских… Главного евнуха шаха. – Это, считайте, больше, чем премьер-министр. Сам Манучихр-хан был противником расправы с русской миссией и пытался вмешаться. Когда собралась толпа у стен миссии – а там, между прочим, и стен не было, – мальчишка бросился зачем-то на выручку или предупредить… Знаете, такой порыв? Восемнадцать лет! – Его стащили с коня и убили. Молла Месих в главной мечети Тегерана уже объявил джихад проклятым русским. Священную войну против неверных. Тут ничего не попишешь! А прах Грибоедова – я потом узнал – еще долго находился в Гергерском карантине. Потом еще в одном. Там в Персии – чума, и на Кавказе – чума.

Он помолчал, раздумывая…

– Когда там, в осажденной миссии российской, оставалась уже одна последняя дверь, ее вдруг пинком ноги отворили изнутри. И перед осаждающей толпой вырос сам господин посланник: в полном парадном мундире и с орденом Льва и Солнца на груди. (Ему вручили перед тем высший орден в Персии.) Его забили камнями, как принято на Востоке. – Его тело еще три дня таскали по Тегерану. «Что ж вы не кланяетесь, люди? Это – русский посланник едет на прием к шаху! Кланяйтесь, кланяйтесь! Дорогу российскому посланнику!..» Погибло сорок человек – вся миссия России. Или тридцать девять!..

Он говорил долго и рисовал в альбоме. То была его тема. Его рана. Потому что не так часто на Руси рождаются великие поэты, и драматурги тоже, чтоб их так просто убивать!..

Он рассказал, что встретил даже принца персидского, который ехал от шаха с извинениями к нашему государю.

– Конечно, граф за это устроил бы им баню! – он имел в виду Паскевича и Персию. – Грибоедов был его друг, и ближайший сотрудник, и родственник, сколько я знаю. – Но его войска заняты войной с Турцией. – И в случае чего армия персидская могла соединиться против нас с армией турецкой. Так что…

– Насколько я знаю, государь простил персов! Я бы не простил! – Сорок человек миссии, включая казаков… во главе с посланником и Полномочным министром. Или мы вовсе не уважаем себя? Привезли, говорят, подарок от шаха персидского – алмаз «Шах», восемьдесят карат… Так что, получается, по два карата за каждую русскую душу!

И вдруг заговорил про другое и о другом. И снова – его любимая мысль:

– Камнем в голову… что ж! Для поэта – еще не самая плохая смерть. Главное – быстрая!.. У Шенье была хуже! Не знаю ничего завиднее последних годов его жизни! И эта смерть… я думаю, не несла для него ничего ужасного, ничего томительного. Мгнвенна и прекрасна!

Да и… вы представляете себе, что это? Умирать за свою страну посреди другой, враждебной… Когда на расстоянии твоя страна кажется тебе – такой необыкновенной, щедрой, единственной… И даже более справедливой и милосердной!..

В глазах его слушательниц стояли слезы, он сам готов был расплакаться.

Потом Элиз наедине вдруг спросила его:

– Почему вы не делаете предложения Катишь? Она же ждет!..

– Не знаю. Боюсь!..

– Чего вы боитесь?

– Ее красоты… быть может, ее свободы… Пока есть Пушкин. Как бы знаменитый. Как бы известный… Но лишь пройдет первое очарование брака… и окажется, рядом с ней… не совсем юный человек и не совсем красивого вида!.. Я это вижу у одного своего близкого друга.

– Но она ж любит вас!..

– Вы думаете?..

По приезде он снова стал понемногу бывать у Гончаровых. Сперва с Федором Толстым как прикрытием. Потом сам. Не часто. Просто – любуясь красотой. Просто причастие Красоты. Ненадолго. Не всерьез. Ему ведь сказали – «нет». И он мог спокойно, ни на что не рассчитывая, бывать здесь. А про то, что отказали не совсем, не окончательно – можно не думать. И про свое письмо, предотъездное, почти забыл. Или делал вид пред собой – что забыл. А там было сказано, между прочим, что он надеется. Оставляет надежду…