Враги креста

Маркс отбрасывает диалектическую триаду Плотина (три первичные ипостаси: Единое, Ум, Душа, идеально воплощающиеся во всем сущем), используя лишь крайний нижний предел неоплатонической системы – материю. Отказывается ли он при этом от самого принципа Триады как ложного видения мира и негодного способа постижения действительности?

Что такое классический марксизм? Он сочленен, как подчеркивал Ленин, из «трех источников и трех составных частей»: философии, политической экономии и социализма⁶². Трое в одном и один в трех: дуплет неоплатонической троицы!

Есть ли связь между независимостью бытия от сознания и игнорированием личностного начала в Боге и человеке?

«Мягкая духовная теплота Единого» лишена, по А.Ф.Лосеву, личностной специфики. Общение с Единым исключает контакт с ним как с высшей Личностью. Единое безымянно. Не имеет ни биографии, ни священной истории. Экстаз, сливающий человека с Единым, внеличностен, поскольку в экстазе теряется оригинальность и неповторимость конкретной личности. Человек у Плотина не личность, а субъективный эпизод, подчиненный космическому Целому. Позднеэллинский мудрец глух к тому, что мы называем человеческой личностью, и в этом он – лояльный сын античности, чья эстетика, правда, преклонялась перед прекрасной индивидуальностью.

Если для неоплатоников человек – продукт круговорота природных процессов, то для Маркса он тоже не личность, а прежде всего – «совокупность общественных отношений», скажем, такая же как муравей, снующий в обществе себе подобных, где широко разветвлена стратификация социальных прав и обязанностей.

У Маркса нет систематической или хотя бы частичной разработки концепции личности. Зрелый марксизм предписывает индивиду находить свою человеческую сущность не в себе, а в пластах коллективизма (отсюда: ассоциированный производитель и ассоциированное общество при коммунизме). Великий гуманист указывал, что «исходным пунктом» для него «является не человек, а данный общественно-экономический период»⁶³.

Учение о личности содержится у Маркса лишь в эмбриональном виде. До последнего времени оно, как и в христианской патристике⁶⁴, не было хоть сколько-нибудь удовлетворительно освещено.

Личность немыслима без души.

Маркс отрицал наличие души не только в космосе, но и у человека. Плотин на это, естественно, пойти не мог. У Плотина душой обладает даже земля. Адепты Маркса, все его ортодоксы, вплоть до наших дней не признавали никакой души. Душа – вздорная побасенка мракобесов.

Теперь иные из них, озабоченные пробелами в марксистской антропологии, а также критикой оппонентов, особенно изнутри (со стороны, н-р, Ж.-П.Сартра), заговорили иначе, склоняясь к тому, что «понятие души… Может иметь место в материалистической теории», что «материализм не может без него обойтись, не превратившись в бессмыслицу»⁶⁵! («Вообще говоря, души нет – но для такого случая найдется»⁶⁶).

С чем должен обратиться homo sapiens к миру?

Он должен, как гласит высеченная на памятнике Марксу в Москве надпись «не стремиться лишь различным образом объяснить мир, а изменить его». Л. Сэв расценивает этот тезис как «неопровержимый пример юношеской гениальности» Маркса. Однако борец за дело пролетариата попросту позаимствовал данную мысль у Гегеля, знатока Плотина. Встречается эта апофтегма у многих идеалистов⁶⁷, ведя свой генезис как от Нового Завета (вера без дел мертва), так и от неоплатоников. Плотин четыре раза впадал в экстаз, но после этого еще сильнее продолжал теоретическую и политическую активность. Человеческое творчество ‒ аналог Божественного. Так думали и в те времена. Неоплатонизм, как и марксизм, жил среди враждебного окружения, находясь в острой конфронтации с религиозно ‒ общественной и политической обстановкой. Они были мелкими оазисами в пустыне не принимающего их мира. Но тот и другой влеклись к преобразованию антагонистической действительности в соответствии со своими мерками истины. Плотин, как и Маркс, хотел основать новое государство на фундаменте идеальных представлений о том, каким оно должно быть.

Каким могло бы стать государство у Плотина, мы можем лишь догадываться, зная «Законы» Платона, которые Плотин выдвигал в качестве модели нового государственного организма и которые, по мнению компетентных интерпретаторов, во многом похожи на образец тоталитарного толка⁶⁸.

Внеличностное восприятие истории и человека способствует тому, что в мире, «послушном неиствующей Вражде», человек становится безразличным к гибели всего живого.

В вопросе войны Плотин и Маркс почти однояйцевые близнецы⁶⁹.

Убийства, преступления, нападения одной державы на другую не только дозволены и оправданы: они не отчуждаемы от стержня жизни. Языческий оргиазм человеческих жертвоприношений – таков «теплый ласкающий эйдос» Плотина! Война – отец всех вещей.

Зло неизбежно и неистребимо. Оно прекрасно не менее добра⁷⁰.