Враги креста

Проповедуем, согласно с учением отцов Церкви: во Христе, в одной Его ипостаси, два действия, два хотения нераздельны, неразлучны, неслитны; человеческая Его воля уступает, не противоречит, а подчинена Его божественной и Всемогущей воле. Обе во всем согласны между собой для спасения рода человеческого.

Будем и впредь неуклонно отстаивать сию догматическую скрижаль тщательным исследованием, дозволяя себе эту роскошь ради ищущих истину.

Аминь!

Сапожная рапсодия

В блестящем эссе «Николай Гоголь» Владимир Набоков лаконично излагает, как Николай Васильевич однажды в Швейцарии провел целый день, убивая скользких ящериц. Гоголь протыкал пресмыкающихся тростью. Эта «весьма изящная вещица», вероятно, напоминала Набокову иголку, которой создатель «Лолиты» прокалывал пойманных бабочек.

Гоняясь за порхающими обитательницами цветов, точно за героями своих романов, этот, с позволения сказать, энтомологический дух, конечно, знал древний символ, отождествляющий бабочку с душой человека.

Отловил ли Набоков душу Гоголя?

Он столь наблюдателен, что без особого труда заметил на лице «самого необычного поэта и прозаика, какого когда-либо рождала Россия», крупный чувствительный нос. И тут же запатентовал открытие, будто Гоголь «видел» не сердцем, а «ноздрями».

У Гоголя был собачий нюх к потустороннему.

Именно потому, ‒ льет Набоков холодную воду на голову Гоголя, ‒ писатель потерял свой нос, погубил свой гений, пытаясь стать проповедником. Его религиозность кажется Набокову шишкой, сидящей под носом у алжирского дея.

Всякий раз, когда Николай Васильевич заводит речь о Церкви, Набоков, словно барин, с которого Петрушка стягивает сапоги, кладет себе в нос гвоздику: запах мистики ему неприятен, «яростная, почти средневековая страсть, какую Гоголь вкладывал в свою метафизику», его оскорбляет.

Тем не менее весь очерк пересыпан комплиментами по поводу «Ревизора», «Мертвых душ», «Шинели»; там и сям пестрят обширные цитаты из удивительных книг пушкинского друга.

Набоков признается в любви Гоголю, как Хлестаков жене городничего.

При всей своей неприязни к психиатрии, в частности, к «фрейдовской ерунде», Набоков склоняется к тому, что предмет его беглых заметок страдал религиозной манией, «был странным, больным человеком». Он «не уверен», что пояснения Гоголя к «Ревизору» ‒ «не обман, к какому прибегают сумасшедшие».

Еще в прошлом веке славянофил С.Т. Аксаков, касаясь творчества Гоголя, констатировал: «религиозность убила великого художника и даже сделала его сумасшедшим». Позже, в 1934 году, «гений въедливости» Андрей Белый в исследовании «Мастерство Гоголя» диагностировал: «Гоголь вообразил: миссия его – де мистическая; рядом с тенденцией художника Гоголя, имманентной краскам и звукам, оказалась другая, втиснутая извне, трансцендентная краскам и звукам: и краски померкли, и звуки угасли».

Набоков со своей стороны не ударил в грязь и, наведенный остроумною догадкой предшественников, забрел едва ли не далее почтмейстера, уверявшего, что Павел Иванович Чичиков есть не кто иной, как новый Стенька Разин или капитан Копейкин. Религия, ‒ козыряет критик, ‒ «снабдила» Гоголя лишь «тональностью и методом. Сомнительно, чтобы она одарила его чем-нибудь еще».

К этому аргументу «цвета наваринского пламени с дымом» Набоков на манер Акакия Акакиевича, доплачивающего портному гривенник в надежде, что уж теперь шинель будет лучше сшита, добавляет знаменитое письмо Белинского Гоголю.

Благодаря стараниям историков и литературоведов имена Белинского и Чернышевского (вкупе с Добролюбовым, Писаревым, Михайловским) в сознании читающей толпы стоят рядом. И Белинский и Чернышевский оба, в конце концов, борцы за народное дело, ратующие за ненавистную для Набокова «Литературу Больших Идей», которая «ничем не отличается от дребедени обычной, но зато подается в виде громадных гипсовых кусков, которые со всеми предосторожностями переносятся из века в век» (предисловие к «Лолите»).

Назвав эпистолу опального Белинского «благородным документом», Набоков дюжится растащить в стороны Белинского и Чернышевского.

Чернышевский – «радикал и заговорщик, сосланный в Сибирь… (он был одним из тех критиков, кто настойчиво предрекал гоголевский период в русской литературе, понимая под этим иносказанием, которое привело бы Гоголя в ужас, долг романтиков работать исключительно ради улучшения социальных и политических условий жизни народа)» ‒ высмеян Набоковым в романе «Дар».