Враги креста

Говорят, что в гражданскую войну русское духовенство сражалось с тьмой большевицкой нечисти в «Полку Пресвятой Богородицы».

Сказывают, будто Сталин сквозь пальцы смотрел на то, как во время битвы с Гитлером уцелевшие непонятно по какой причине православные попы (только в 1919 году их уничтожили 320 тысяч ‒ «Комсомольская правда», 12 сентября 1929 года) совершили крестный ход с иконой Богоматери вокруг осажденного Ленинграда, Москвы, Сталинграда. Немцы не взяли эти города, разумеется, не благодаря Заступнице Усердной, а исключительно потому, что их отстоял полководческий гений Иосифа Виссарионовича, которому Германия неоднократно устраивала «Сталинград», окружая и беря в плен десятки дивизий советских бойцов, подавляя такие героические операции как керченско-феодосийский десант.

В канун праздника Введения Пресвятой Богородицы во храм, Церковь впервые поет «Христос рождается…» И это понятно. Ведь Входящая ныне в храм юница ‒ будущая Родительница Бога нашего, Взбранная Воевода: Победительница, рождшая от Духа Свята Господа нашего Иисуса Христа ‒ Победителя смерти!

Она заслоняет рабов Своих в здешней жизни и, встречая каждого после смерти, ведет брань за них с духами злобы поднебесной.

Пресвятая Богородице, спаси нас! Аминь.

Маяковский застрелился так

«Лучше самая иссохшая материнская

грудь, чем тот ад, который у

взрослых называется жизнью».

Л.Шестов, «Великие кануны».

Как-то весной П. Лавут выступал перед студентами ЛГУ. Докладчик был неплохо экипирован: привез кинопленку «Барышня и хулиган», цитаты, самоуважение… Подозревая, что аудитория не успела еще в школе вызубрить вирши Маяковского, экс-импресарио зашелестел стоптанным голосом стихи о смерти «агитатора и главаря»; какой-то верзила не выдержал, поднялся с места, громко, угрюмо брякнул: «Маяковский застрелился потому, что рядом с ним были такие, как Вы», ‒ и потопал в подкованных ботинках к двери. Первокурсники заволновались, замоторелые бабушки, приковылявшие на встречу, стали сочувственно вздыхать, забыв, что в свое время вежливо кусали «вдохновенного громилу».

Почтительно ссылаясь на педагогическую ложь, я довожу до сведения всех «не понимающих» Маяковского, что великий поэт пал от руки современной культуры.

Краткий психоанализ жизни и творчества этого «большевика искусства» вскрывает конфликт между человеком «от мяса бешеным», который сам «себя смирял, становясь на горло собственной песне», и обществом – «рукой миллионопалой, сжатой в один громящий кулак».

…Я рассматриваю интровертированную экзистенцию Маяковского, как органически целое, сцементированное сексуально-агрессивным инстинктом и разъеденное моралином. («Это хитрая тема. Нырнет под событие в тайниках инстинктов, готовясь к прыжку…»).

Я не ставлю точного диагноза недуга; ограничиваюсь констатацией невроза, указываю на отчаянную схватку между «Я» и «ОНО» в душе «героя и жертвы революции». Определить клинически, чем именно страдал «ассенизатор и водовоз» ‒ удел лейб-медиков, которые, вероятно, знали и знают истинную пружину этого банального самоубийства, но лицемерно прячут концы в воду, деля лавры скромности с литературоведами, писателями и философами¹⁰⁷.

…Истоки трагедии Маяковского лежат в раннем детстве.

Каждый ребенок к четырем-шести годам психосексуально сформирован и в будущем только шлифует либо невроз, либо норму. Под нормой подразумевается порабощение принципа удовольствия принципом реальности, умение индивидуума присосаться к действительности. Нынешний потомок обезьяны в своем «культурном развитии» наверстывает (в чрезвычайно концентрированной форме) крестный путь, который отмахало человечество за несколько тысячелетий. Ребенком любой из нас ощущает напор свежих, сильных желаний «из древнейшей древности, где самку клыком добывали люди еще…»; под кнутом воспитания они воспринимаются нами в процессе врастания в социальный организм, как низменные поползновения, удручающе принижающие, якобы, нашу личностную ценность в рамках здравого конформизма.

Плацдарм инфантильной агрессивности и эгоизма – либидо, половое влечение, психическая энергия ребенка. Первый бессознательный выбор секс-объекта: отец и мать.

Бултыхнулись в лету слащавые иллюзии хотя бы того же Льва Толстого о стерильной чистоте духа и плоти детей. Права оказалась христианская церковь, догматически утверждающая изначальную греховность каждого человека, независимо от того, сколько лет или дней он прожил на земле до наступления «весны небытия».

Чадо сексуально извращено, автоэротично. Оно удовлетворяет магистральные потребности при помощи эрогенных зон (главные из них: анальная, оральная, уретральная, носовая – выстланы слизистой оболочкой, как шоколадная конфета бумажкой из фольги).