Враги креста

Стало трафаретом то, что отпрыск млеет от секс-наслаждения, когда сосет грудь матери, ковыряет в носу или сидит на горшочке. Судя по тому, например, как много Маяковский курил, нетрудно догадаться, что в детстве он вовсю эксплуатировал свой рот. («Нам остается от старого мира только папиросы «Ира»).

Ребенок любит лишь самого себя, ему совершенно неведома идиосинкразия общественности (чувство долга, вины, взаимовыручки). Он орет со слезами, если запрещают держать палец во рту, подглядывать как мочится сестра, обижать сверстников.

Отношение мальчика к отцу (девочки к матер)/ амбивалентно, дуалистично.

«Больше чем можно

Больше чем надо –

Будто

Поэтовым бредом во сне навис –

Комок сердечный разросся громадой:

Громада любовь;

Громада ненависть».

Диалектика секса заставляет чтить отца, как высокий идеал, как сверх-я, каким сын мечтает быть, и одновременно вынуждает ненавидеть папашу, в глубине души желать ему смерти за то, что взрослый соперник мешает мальчику утонуть в неге инцеста – завладеть матерью, «сделать ее своей женой» (по признанию, например, малолетнего Ж.-П.Сартра). Наследник боится, что грозный глава семьи кастрирует его. Пенис – предмет биологического чванства, расового превосходства, одного пола над другим. Смутно светит надежда на coitus с матерью.

Под укрощающим натиском «культурной среды» первобытные инстинкты не уничтожаются и не капитулируют, а эластично отступают в область вытесненного, забытого, бессознательного (оно). Человек в коротких штанишках начинает сознавать себя как «Я»; насупившись букой, вкушает азы цивильной нивелировки. Он дисквалифицируется в социально полезную единицу, в дрессированное стадное животное. Это животное, впрочем, показывает зубы, когда изгнанные цензурой воспитания, ходячего образования, нравственности распивочно и на вынос, ‒ сексуально-агрессивные стремления рвутся наружу.

Если варварский потенциал двуного существа не сломлен в пеленках, попадая в людской муравейник, где мыслят и двигаются по расписанию, такое созданьице гибнет физически или психически.

Сей же вариант ожидает того, кто еще в детстве задавлен преувеличенно строгой ролью матери или отца, освобождение из-под которой (которого) ‒ стержень всей жизни.

В половом аспекте «мыслящий тростник» созревает на юге раньше, чем на севере. Владимир Маяковский родился в горячей Грузии. Он был самым младшим ребенком в семье. Смерть брата избавила его от лишнего конкурента по отношению к матери («Я люблю смотреть как умирают дети»). Малыш рос под скурпулезно заботливой опекой Александры Алексеевны и сестёр, которые питали к нему симпатию уже потому, что были старше. Мать Маяковского – это «огромная воля и выдержка», домашняя работяга.

Отец – натура вспыльчивая, неуравновешенная; служил лесничим; ремесло опасное.

Интеллект развивается параллельно либидо. С четырех лет Володя полюбил книги. Ему нравилось, когда мать читала ему сказки и стихи. Она выучила сына азбуке; два-три стиха будущий поэт навязал на память. Одно из них принадлежит А. Майкову:

«Был суров король дон Педро,

Трепетал его народ,

А придворные дрожали,

Только усом поведет…»

Если подвергнуть дешифровке, почему больше всего «кроха» декламировал именно эти строчки, станет ясно, насколько «будетлянин» боялся Владимира Константиновича, своего отца, носившего черную бороду и усы.

Инфантильная страсть к подглядыванию, к выявлению топографии материнских половых органов исподволь вылилась у мальчика в оригинальную манеру горланить стихи, нырнув в полость больших кувшинов для вина. Десанты в пустые чури бессознательно имитировали coitus, а вокальная чеканка «Был суров король дон Педро»… ‒ издевку над отцом.

Разрушению авторитета отца, которое затем привело к поверхностному атеизму, способствовало празднование «рождение Володи и отца в один день». Можно представить, как волновался долговязый мальчуган: «В доме пекли пироги, обсуждали, как лучше убрать юбилейный стол, кого пригласить». Возникновение радостных хлопот, которые в основном возникали из-за даты отца, носившего черную бороду и усы.

Благоприятный климат для расцвета комплекса Эдипа и в том, что в семье часто не хватало отца, «ему пришлось одному жить в лесничестве».

Желание смерти папаши («А мы не Корнеля с Расином, отца родного обольем керосином…») нашло себе осуждение в мистическом страхе поэта перед всеми колющими вещами после того, как Владимир Константинович, проколов палец шилом, отправился, от заражения крови, в лучший мир. Рычаг более поздней «преступности» Маяковского – в неприязни к покойному. Летальный исход главы семьи – важнейшее событие в жизни сына. Как сухо, как телеграфно, как посторонний говорит он об этом драматическом факте в «Автобиографии» – «Распоряжался на похоронах, обо всем хлопотал, не растерялся, сразу почувствовал себя мужчиной…».