Враги креста

Грех разъединения, ‒ поучает целитель человеческой разобщенности, ‒ не является непослушанием, не нуждается в прощении. Необходимо не наказывать, не прощать, а вылечить грех отчуждения любовью. В подтверждение своей правоты теоретик ссылается на отцов Церкви, в частности, на св.Максима Исповедника. Но св.Максим Исповедник говорил о расторжении рода человеческого в связи с «результатом Адамова греха» (о чем упоминает и сам Фромм). Чем же как непослушанием Всевышнему был Адамов грех? То же самое думал и цитируемый социопсихоаналитиком бл.Августин: «восстановление сверхъестественного единения с Богом» есть «в то же время единение людей друг с другом!».

«Нетеистический мистик» находит у Бога «ошибки», за которые расплачиваются бедные евреи. При сооружении Вавилонской башни Господь «испугался» человеческого единения и вытекающей отсюда силы людей.

Чего мог «испугаться» Бог, если, по Фромму, даже в двадцатом веке «люди, находясь в состоянии наивысшего реального бессилия, воображают, будто стали благодаря науке и технике поистине всемогущими?»

Бог не «испугался» возможности человеческой солидарности. Устами Своего Сына Он сказал: Да будут все едины. Если Творец от чего и отшатнулся, так именно от перспективы людей «иметь» величайшую башню, которая помешает тварным созданиям «быть»!

Мог ли Святый Крепкий «испугаться» силы, приобретенной мужчиной и женщиной после того, как они отведали плодов с древа познания добра и зла?¹¹² Разве люди достигли равновесия с Богом!

Аргумент «испуга», приведённый Фроммом, уместен не в солидной работе западного гуманиста, а в советской психбольнице, где врач, пробуя провести сеанс психотерапии, убеждает верующего человека, помещённого в клинику, что Бог труслив, а потому не может быть идеальным объектом поклонения.

Фромм, как и Маркс¹¹³, восхищается Прометеем. Титан стопроцентно здоров! Что касается Христа… Он, конечно, «герой», но… не то, что болен,… а… «с точки зрения разума в лучшем случае»… наивен. Это «герой» из «сказки»… Вдобавок: «герой без власти».

Так характеризует психоаналитик Иисуса, который сказал: «Дана Мне всякая власть на небе и на земле», так он видит Сына Божия, который, согласно Евангелию, говорил «как имеющий власть».

Фромм принижает образ Спасителя. Иисус для него «олицетворяет начало бытия» не в онтологическом плане, а в ракурсе подлинного человеческого существования. Собезначальное Слово Отцу и Духови не «олицетворяет», а является началом бытия. «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Все чрез Него начало быть, и без Него не начало быть, что начало Быть».

Смерть Иисуса и Его «Воскресение интерпретируется в Евангелии как начало новой эры», ‒ внушает Фромм. Ничего подобного в Новом Завете нет. Восстание Распятаго из гроба не старт новой эры (хотя Оно таковым является, но осознано в этом качестве не в Евангелии, а позже, в патристике), а, прежде всего, почин спасения каждой человеческой души, прилепившиеся к Богу¹¹⁴.

Философ описывает ветхозаветную Субботу как «отдых в смысле восстановления полной гармонии между людьми и природой». Это неверно, поскольку Суббота знаменовала для евреев наипаче всего союз с Иеговой, а не между братьями, горами и волами.

«Современное воскресенье – день веселья, потребления, бегства от самого себя», ‒ кручинится критик индустриального социума и восклицает: «Не пора ли восстановить Субботу как день всеобщей гармонии и мира; день, который предвосхитит будущее человечества?»

Суббота в наше время ничем не хуже воскресенья. Она также – шабаш ширпотреба. Почему, впрочем, Фромм рекомендует принять за эталон гармонии Субботу, а не мусульманскую Пятницу? Почему, сочувствуя древней Субботе, он не реставрирует исконный смысл Воскресенья?

Он не идёт на это, ибо не верит в бессмертие, загробную жизнь.

Что побуждает нас стремиться к бессмертию? – вопрошает жрец неофрейдизма и отвечает: наше тело, наша плоть.

Церковь учит: когда мы встанем из треснувших могил или изменимся в мгновение ока, если Второе Пришествие Сына Божия застанет нас в живых, наши тело сохранят свою идентичность и в то же время они будут иными, нетленно просветлёнными. – Больше истины в том, что не столько тело, а душа, дух тоскуют по вечности. В раю не женятся, дорогой психоаналитик!

«Нам известно, что из опыта, что мы не можем жить вечно», ‒ доказывает медик.

Из какого опыта? Неужели прежде чем сочинить эти строки, он умер, посетил лоно Авраамово, вернулся, воскрес и поведал нам, что там ничего нет? «Бытие… относится к опыту, а человеческий опыт в принципе невозможно описать». Как же в таком случае Фромм излагает в своей книге будто нам «известно из опыта», что мы не можем жить вечно? Ведь даже единичный поведенческий акт, ‒ выражаясь его словами, ‒ не может быть описан исчерпывающим образом. Тем более, если затрагивают столь сложную субстанцию как бессмертие! «В структуре обладания правят мёртвые слова, а в структуре бытия – живой невыразимый опыт».

Сказать, однако, что бессмертие абсолютно чуждо тонко сбалансированной натуре Фромма, нельзя.