Враги креста

Призывая к разрушению кандальной прикованности к «я» как условию ликвидации Angst zum Tod, Фромм незаметно («крадущийся тигр распрямляет сухожилия») тянет нас к деперсонализации. Душа человека не должна быть вещью, но подлинный христианин даже в мыслях не допускает, чтобы его «я», образ и подобие Божие, его исконная идентичность были фикцией, обреченной на распад после физической смерти¹²².

Ведь даже в буддизме шелестит бессмертие. Конец изнурительных перерождений, погружение в нирвану избавляет от страданий «на всю оставшуюся» вечность.

Фромм негативно реагирует на догмы и институты Церкви. Но вся его пря против обладания в защиту бытия не что иное, как древний, известный Русскому Православию, спор между иосифлянами и заволжскими старцами: подобает ли монастырям иметь стяжание в виде сел, пашень, лошадей.

Опираясь на «данные психоанализа», антиклерикал осуждает «фанатизм» поборников «добродетели», подавляющих свои «греховные» побуждения. Фанатизм аскетов – ширма, прикрытие гнусных влечений. «У аскета… желания могут быть подавлены, однако в самой попытке подавить стремление к обладанию и потреблению личность может быть в равной степени озабочена желанием обладать и потреблять». Это экстаз отказа посредством сверхкомпенсации.

Не является ли подобной сверхкомпенсацией книга Фромма?

Почему философ упускает, что на конфронтации между грехом и добром зиждется вся человеческая культура? Не ангел ли из Талмуда на миг коснулся лба мыслителя, чтобы он забыл эту истину, которую изрек ранее?

Описки или оговорки помогают в психоаналитической практике надёжно определять диагноз и назначать эффективное лечение. Делая комплименты отцам Церкви и великомученикам, проповедовавшим радикальное отречение от ига собственности в интересах всеобщего благосостояния, Фромм как бы допускает обмолвку: «те, кто печётся о равенстве, о том, чтобы доля каждого была в точности равно доле любого другого человека, тем самым показывают, что их собственная ориентация на обладание остается столь же сильной, хотя они и пытаются отрицать её посредством своей приверженности идее полного равенства. За этой приверженностью просматривается истинная мотивация их поведения: зависть».

Ссылка на Маркса – противника грубой уравниловки казарменного коммунизма, равно как и упоминание Фроммом, что грехопадение в Эдеме несёт в себе и нечто достойное свободы человека, ничего не меняют в деструктивности человеческой и дьявольской зависти. Каноны Церкви отчётливо чеканят: кто говорит, что святые не имеют ошибок – анафема. Фромм не оригинален.

Христианизация мира, ‒ вроде бы сожалеет он, ‒ была фрагментом. Европа была и осталась язычницей по сей день¹²³.

Кто пособил этому в последние два века?

Не в последнюю очередь наставники Фромма: Фрейд и Маркс, внесшие вклад в уничтожение «опиума для народа».

Так чего же стенать по поводу языческого характера теперешних Олимпийских игр, с успехом проводившихся и в нацистской Германии?!

«Индустриальная религия несовместима с подлинным христианством»… В индустриальной религии «священны» труд,… власть… А чего иного хотел поклонник Маркса?

«Наши лидеры считают, что поступки людей могут мотивироваться лишь ожиданием материальных выгод»¹²⁴, что призывы к самопожертвованию не вызовут у людей никакого отклика.

Позвольте, Бога нет, о каком самопожертвовании может идти речь? Бог Жертва исчез. Какого альтруизма алчет психоаналитик?

Не он ли на страницах своего труда патетически запевает, слегка перефразируя «Интернационал»: «никто и ничто вне нас самих не может придать смысл нашей жизни?!¹²⁵

Философия Фромма, касаясь религии, чей Основатель родился в Назарете, выглядит (по отзыву Н.Бердяева о Л.Фейербахе, оказавшем влияние на автора «Иметь или быть?») как вывернутая наизнанку сущность христианства. Не исключено, это результат того, что философ (он сам сообщает данный факт в предисловии) постигал тонкости христианской теологии не через участие в живом опыте Церкви, а в беседах с компетентными специалистами, снабжавшими его соответствующими консультациями. Вероятно, отсюда поверхностными аналоги типа: ессеи и община Мертвого моря – главные предшественники христианства. Современное богословие склонно не столько к идентификации идеалов указанных общин и христианства, сколь к размежеванию. Достаточно того, что ессеи, как и фарисеи, запрещали в субботу даже отправление естественных нужд, чтобы ощутить разрыв между Субботой и Воскресением.

Вместо христианского или исламского рая «сотериология» Фромма преподносит Человечеству плакатную утопию Нового Общества. Пользуясь языком социопсихоанализа можно сказать: сам акт изобретения Нового Общества подобен дефлорации – он усиливает ощущение собственной силы, возбуждает и захватывает! У его автора, как у всех рыночных личностей, девизом становится «Всё новое прекрасно».